Предчувствие: Антология «шестой волны»
Шрифт:
— Больше тебя там ни о чём не спрашивали? — спросил он наконец.
— Только об офицерах, — сказал я.
— Ну, тогда я вообще ничего не понимаю, — сказал Беляев.
Мне было стыдно, но в то же время я чувствовал, что моя легенда — прошла. Врать, не краснея, я за последние годы научился. Ещё одно полезное умение из копилки жизненной практики…
Я с самого начала понимал, что, обнаружив в непосредственной близости к секретному штабу действующего вражеского агента, Беляев не станет играть ни в какие принятые у контрразведчиков игры — ну, не до игр сейчас… — а примет защитные меры сразу же, немедленно.
Только мне не хотелось этого допускать. Не хотелось — и всё.
Я надеялся, что это не слабость.
— Ну, хорошо, — сказал Беляев, поднимая на меня взгляд.
Я испытал в этот момент огромное облегчение, почувствовав, что самое трудное уже состоялось. Доклад окончен и принят. Врать больше, слава Богу, не надо. Порог позади, дальше можно просто плыть.
— Ну, хорошо. Задание ты выполнил. Привёз ценную информацию. Молодец. Правда, я ещё не знаю, что с этой ценной информацией делать… ну да эта проблема не твоя. Поручик Рославлев, я объявляю вам официальную благодарность. И — следующий вопрос. Что ты хотел бы делать дальше?
— Всё, что понадобится, — сказал я. — Но лучше бы ты меня отправил куда-нибудь. Сам понимаешь…
— Понимаю, — сказал Беляев. — Здесь тебя достать слишком легко; а вот сорвать боевого офицера с передовой — это даже для них не так просто. Так что — да, тебя надо отправлять. Вот только куда?…
Он встал, потянулся и подошёл к окну. И прищурился, увидев в этом окне что-то интересное.
— Смотри, — сказал он, подзывая меня к себе. — Видишь вот этот крытый грузовик? Он уходит на наш опорный пункт в Гелеге. Везёт туда небольшое подкрепление и боеприпасы. Вся проблема в том, что с Гелегой уже несколько суток нет связи. Может, они там в окружении, может, просто держат оборону. А может, там и вообще ничего не происходит — на нашем фронте сейчас, как ни странно, затишье. Поезжай и разберись. Твоя конечная задача — вытащить оттуда оставшихся людей и довести их до точки сбора. Где точка сбора, помнишь? — Я кивнул. — Связь с нами будешь поддерживать по радио, радист с тобой поедет. Если потребуется — примешь командование. Официальные полномочия на это я тебе сейчас выдам. Подожди, пока я схожу в канцелярию штаба за предписанием, а машину я на это время задержу… Всё? — спросил он, глядя на меня очень пристально.
Это было неспроста. Он всё-таки угадал, чисто интуитивно, в моём изложении какую-то фальшь и теперь хотел дать мне последнюю возможность поступить в точном соответствии с долгом. Очистить свою совесть, сказав всю правду.
— Всё, — сказал я.
Дорога…
Я настоял на том, чтобы ехать не в кабине грузовика, а в кузове, предоставив вероятные объяснения с военной полицией ефрейтору-шофёру. Это было не по уставу, но мне очень хотелось отдохнуть. И даже не отдохнуть… Просто вдруг пришло неожиданное, полузнакомое, упоительное ощущение: от меня больше ничего не зависит.
Совсем.
В кузове располагалось обещанное мне «подкрепление»: два унтера и радист. Мне полагалось бы использовать время дороги, чтобы как следует познакомиться с этими тремя людьми, — но я решил, что успеется. Вот приедем на место, а уж там как-нибудь
Я сидел, упёршись ногами в борт, а спиной — в ребристый ящик с патронами, — и в очередной раз пытался привести в порядок разбросанные мысли. На ухабах меня то и дело подбрасывало, выступы ящика врезались в спину, но почему-то всё это не мешало, а скорее помогало сосредоточиться…
Было очень чёткое ощущение, что я опять что-то сделал не так. Уже совершил какую-то постыдную ошибку, о которой придётся страшно жалеть, — но пока ещё не понял, какую именно.
Когда пойму, будет хуже.
Ну и не будем торопиться.
Мне ещё найдётся, о чем пожалеть. Уж в этом-то я уверен.
Хорошо, что кузов грузовика закрыт брезентом и мне пока не приходится мерить взглядом здешние однообразные поля. Надоело. Ах, как надоело. Скорее бы это всё хоть чем-нибудь кончилось…
Я наклонил голову, делая вид, что засыпаю, — чтобы спутники не видели моих глаз.
Разумеется, я думаю только о себе. Наверное, мне от этого должно быть стыдно.
Не дождётесь.
По-настоящему жаль, пожалуй, только одного: я так и не зашёл в то место, которое однажды назвал домом. У меня отняли даже это.
Или — я сам отнял у себя?…
Не будем пустословить, рассуждая на эту тему. Гораздо важнее другое. Я только что понял: пока человек жив, у него есть такая вещь, как будущее.
Значит, есть и надежда.
Надежда. Я изгонял её, боясь даже произнести само её имя, — а она всё равно пробивается сквозь щели.
Спасибо тебе. Спасибо вам всем. Как это трудно — надеяться. Но, может быть, я ещё научусь…
Всё кончится хорошо. Ну разумеется, всё кончится хорошо.
Я вернусь.
Я обязательно вернусь, повторил я убеждённо и настойчиво.
Но я не был уверен, что меня хоть кто-нибудь слышит.
Когда Гера уговаривала Зевса согласиться на разрушение Трои, тот, устав от домашнего скандала, в конце концов сказал: хорошо. Пусть Приамов град будет разрушен. Но — с условием. Если я, в свою очередь, когда-нибудь захочу разрушить один из городов, любимых тобой, уважаемая супруга, — ты позволишь мне это и не будешь спорить.
На том они и договорились.
После чего произошло нарушение клятв, и наша кровь хлынула с новой силой.
Вот так они и решают свои проблемы: за наш счёт. И ничего нельзя возразить. Ни один из нас не может вырваться из круга земли, управляемой Олимпийцами. Как морская свинка, которую заперли в колесе. Или как несчастный царь лапифов Иксион, прикованный Зевсом опять-таки к колесу.
Очень хорошо помню — когда и где я это окончательно понял. Январь тридцать восьмого года, окраина небольшого города в полосе группы армий «Волынь».
Было очень холодно, и шёл грязный снег. Я не оговорился: мне казалось, что он и с неба опускается уже грязным. В тех краях и в то время просто не могло быть ничего чистого.
Мы знали, что где-то в стороне от нас противник продолжает проламывать оборону гвардейской танковой армии, и та, огрызаясь, откатывается. Но где движутся потоки наступающих и отступающих, куда и откуда, какие дороги ещё не перерезаны?… Картинка не складывалась. Снег. Темнота, сквозь которую доходят тупые удары и нечёткие сполохи. И всё.