Предчувствие: Антология «шестой волны»
Шрифт:
— Рич… Ты…
— Хочешь спросить меня, собираюсь ли я стереть ему воспоминание об этом со всех точек зрения неудачном дне? Безусловно. Правда, он в отключке, а работая не в диалоге, я наверняка попорчу что-то ещё. Но я не убийца, Джош. Лучше ходить с лёгкой амнезией, чем лежать под землёй. У твоего друга уже сегодня начнётся новая жизнь. Иногда полезнее забыть, чем помнить. Я беру на себя этот маленький грех, чтобы на тебе не повис больший. Вопросы есть?
Рич развернулся и, не прощаясь, зашёл в лифт. Стремительный и высокий. На фоне своей охраны — белее белого.
Они остались одни.
Осторожно ступая по осколкам, Джош дошёл
— Цел?
Джош задумчиво посмотрел под ноги. Стекло стеклом. Наверное, только в микроскоп можно разглядеть, из чего же сделана брейн-карта.
— Что там хотя бы было?
Аксиния прислушалась к себе, улавливая чужое воспоминание. Чувствуя чужие мышцы. Окутываясь гулом трибун. Замирая в колодках.
Дождь, к счастью, закончился, и солнце стремительно сушит дорожку. Влажный воздух пахнет забегом. Терпкая адреналиновая волна чужого пота, пластмассовый душок покрытия, кислый дымок первого выстрела. Кубинец соскочил в фальстарт. Теперь все будут бояться повтора.
Слева, плечом к плечу, покачивается Аткинс, нюхая воздух горбатым носом. Он бежит на золото. В него вкладываются деньги, его имидж уже пошёл в раскрутку. Аткинс чувствует взгляд, скалит зубы.
«Время белых прошло, — слова тренера. — Ты с последнего парохода, Смит, — говорит он прямо при всех, в раздевалке перед выходом на дорожку. — Никто не ждёт подвигов, парень! Сделай корейца и кубинца. За остальных наших я спокоен — а вот тебе надо постараться».
— Ему просто некому было отдать это. — Аксиния старается, чтобы губы не задрожали, прижимает их к зубам. — Допинг — это как СПИД, только намекни, и ты один. Его бросили все, отвернулись и забыли вмиг. А папа поверил каждому его слову.
Сотка — это быстро только со стороны. На середине пути дорожка становится бесконечной.
Кислород полыхает в лёгких, разрывая их изнутри. С каждым шагом железные штыри втыкаются в пятки до колен. Взмахом руки можно оторвать себя от земли и улететь в космос.
Аткинс висит чёрным призраком на периферии зрения. И это хорошо, потому что они идут вровень.
«Надо подкрепиться, Джон, — врач команды подкарауливает в уголке и протягивает пилюлю. — Тебе уже не двадцать пять, а эта штука поддержит сердце, чуть снизит кислотность, и безо всякого следа — проверяли в той самойлаборатории. Давай, давай, ковбой!»
— Эту запись надо было вывозить в Канаду. Или в Китай, или в Мексику — куда-то, где вещи можно называть своими именами. Здесь же… Здесь же одно враньё!
Воздух — патока, воздух — лёд, воздух — ртуть. Остаётся три шага, и нужно вдавить себя в невидимую стену, разорвать мироздание, сломить ход событий. Плевать на антропологические исследования, плевать на гнилые теории. Просто сделать предпоследний и последний шаг чуть быстрее и дальше, чем остальные.
Отбить руку дающую. Блестящая капсула летит к потолку. «Ах ты, тварь неблагодарная!» — Врач кривится, а тренер смотрит оловянными глазами…
Остаётся просто долететь последние сантиметры. Рядом Аткинс падает грудью вперёд на выдохе. Уже чувствует, что его обошли, обогнали, сделали. Остаётся позади и исчезает.
Ноги по инерции несут тело вперёд. Не осталось воздуха, не осталось притяжения, пульс стучит в зубах, плечах, щиколотках, хочется перестать быть. И надо повернуться к табло и посмотреть результат.
Носорог стоит на четвереньках, уперевшись лбом в свою несчастливую дорожку. Какие-то люди бегут навстречу. Нереальные, запредельные
«Сдохнешь на дорожке!» — хорошее пророчество перед забегом.
«Смииииииииит!!!» — кричит стадион единым тысячеэхим голосом.
Белый, знай своё место?! Не в этот раз, политкорректные ублюдки, не в этот раз!..
Джош гладит её по плечам, по волосам, медленно прислоняет к себе. «Здесь жизни нет!» — утверждает размашистое граффити на заваленном заборе автопарка. Здесь нет будущего, а скоро совсем не станет прошлого. Замерли, прижавшись друг к другу, две смятенные фигурки, чёрная и белая.
Аксиния перебирает пальцами кудряшки на затылке Джоша, смотрит через его плечо на мертвенные воды Сент-Клера и никак не решит, плакать ей… или плакать.
Как вы понимаете, запись абсолютно нелегальна. Ни гарантий, ни претензий. Чисто по знакомству могу впаять. Оба брейн-ролика всего по сорок секунд, одно объятие, но подоплёка, чувственный ряд — башню сносит. Новое искусство, амиго!
Парень — восемь долларов, девчонка — пятнадцать. За пару — двадцатка, по рукам?
Николай Желунов
Я обрёл счастье, малыш!
— Эй ты, железяка ржавая!
— Жестянка ходячая, а ну-ка поймай нас!
Я делаю вид, что не слышу. Возможно, я и в самом деле не слышу.
— Эй, дохлятина!
Бац! — звонкий щелчок камня о сталь моего черепа. Я резко оборачиваюсь. Стайка маленьких негодяев замерла у гаражей — на безопасном, как они думают, расстоянии.
Мне ничего не стоит догнать кого-нибудь из них и всыпать по первое число. Но что потом? Весь дом пойдёт на меня войной.
Я отключаю эмоции.
Разворачиваюсь, и мои ноги несут меня к подъезду.
Мальчишки улюлюкают вслед.
В лифте я снова включаю эмоции. Вж-ж-ж, вж-ж-ж — сжимаются и разжимаются мои кулаки, в них достаточно силы, чтобы придушить медведя. Маленькие ублюдки! Сколько они будут меня доставать?
Стоп, говорю я себе, чего ты дёргаешься? Пусть дразнятся, пусть кидают свои камни. Их жизнь — мгновение по сравнению с твоей. Пять-шесть десятков лет пролетят быстро, осыплются осенним листопадом, эти мальчишки станут стариками, они будут охать над своими болячками и считать оставшиеся до смерти дни, а ты… ты останешься таким же. Ты вечен!
Эта мысль приносит облегчение. Я выхожу из лифта, электронным ключом, встроенным в указательный палец, открываю дверь своей квартиры.
И потом, я всегда могу отключить эмоции.
В квартире темно. На серых оконных шторах, на зеркале в прихожей, на стенах, покрытых выцветшими десятки лет назад обоями, тяжело колышется паутина. Компьютер в углу, почуяв моё возвращение, оживает с тихим гудением. Я прохаживаюсь по комнате, несколько раз приседаю (с пола поднимаются облачка пыли), с удовольствием вслушиваюсь в слаженное жужжание электрических мышц. После профилактики тело работает как новое. Ржавая железяка… какая чушь! Нержавеющая сталь, титан и прочнейший пластик.
Крошечный модем в левом полушарии мозга щёлкает — связь с Сетью установлена. Я откидываюсь на старом скрипучем кресле и закрываю глаза. Отдыхать… отдыхать…
…В лазоревой дали медленно плывут белые облака, пушистые, невесомые. Солнце замерло в зените. Над сверкающей гладью моря подрагивают треугольнички парусов — словно ожившие белые мазки, оставленные на холсте кистью гения.
Сегодня я в Венеции. Вчера был Париж, днём раньше — Иокогама, были ржавые пески Марса, были буйная зелень и ледяной блеск далёких чужих планет. Сегодня — Венеция.