Предчувствие
Шрифт:
Что мрак вокруг, что не видать ни зги,
Вы для меня — раскатистое счастье,
Стихи мои.
Громко постукивали колеса, вагон раскачивало и бросало, но Александр блаженствовал, освободившись от нервной дрожи и торопливости, которые владели им, когда он покидал свой дом, а затем издательство. Он похвалил себя за то, что додумался купить билет в спальный вагон, и теперь ни обычная дорожная суета, ни шум разговоров, ни возня вечно случающихся в пути детей, ни чьи-то обеды с возлияниями не отвлекали от воспоминаний, в которые он вновь пустился жадно и напропалую.
— Странно устроен человек, — оторвал его от раздумий сосед по купе. — Сделал все покупки, о которых просила жена, а ощущение, что что-то упустил, не оставляло. Но вот, прошла по вагону девушка в брюках, и я вспомнил: забыл купить ей лосины, она в них дома «вышивает».
— Ничего нет странного, — улыбнулся Александр. — Увидели и вспомнили.
— Мало, что ли, ходило по Крещатику девушек в брюках? Почему тогда не вспомнил?
— Сработало ассоциативное восприятие нового места, в которое вы попали.
— Да, — глубокомысленно согласился тот и начал пить чай, а Александр принялся далее анализировать перипетии своих сегодняшних эмоций.
«Я должен был вспомнить Горовую, вот почему меня колотило. Она — мое спасение, потому что я пропал бы от нетерпения, если бы пришлось бродить бесцельно в течение пяти часов по Днепропетровску. Ларка… Неужели я еду к ней?» — неторопливо текли мысли, спокойным и… отстраненным потоком.
Он прислушался к себе, навострившись, — мысль о Ларисе показалась ему не такой привлекательной, как раньше. Что-то изменилось то ли в мировосприятии, то ли в душе. Открылась понимание, что в Кривой Рог можно было и не ехать, что он мечтал не столько о самой поездке туда, сколько о том, чтобы получить приглашение к этому. А теперь, когда оно получено… На откровенный и прямой вопрос самому себе, согласен ли он отказаться от Ларисы, ответил отказом — молодая женщина по-прежнему влекла его, волновала. Но стало понятно, что это для него не самое главное событие жизни. «Что не нравится: Лариса или поездка к ней?» — пытался разобраться конкретно. Получалось… «Синдром старого холостяка!» — догадался он, этим и успокоил себя. Комплексы — вещь неприятная, и бороться с ними надо методом волевых усилий.
А вот мысль о Горовой — грела. Эта женщина замечательно к нему относилась, доверчиво и покровительственно одновременно. Во всяком случае, свои первые опыты она читала именно ему в году — дай бог памяти! — 1994, на Ялтинской ярмарке, восемь лет назад. Больше на книжные форумы она не приезжала. И он забыл о ней. А ведь тогда, вернувшись из Ялты, рассказывал своим девчонкам в издательстве, которые все ее, конечно, знали, какая Горовая молодец. Говорил, что к множеству ее талантов (она прекрасно танцевала, что обнаружилось на фестивальных банкетах; была интересной собеседницей и одаренным, коммуникабельным руководителем) добавился еще один. Гордился, что был ее первым слушателем. Помнится, через полгода в одном из Харьковских издательств вышла ее первая книжка со сказками для детей, которые он слушал в Ялте, и он купил ту книжку и принес на работу, а потом позвонил и поздравил автора с удачным дебютом.
К счастью, номер телефона Горовой остался прежним, он созвонился с ней и теперь она должна была встречать гостя.
5
Безобидную болтовню одного человека можно перетерпеть. «И этот туда же!» — незлобиво обнаружил Александр, прислушавшись. Сосед по купе рассказывал о дочери: она у него умница — шьет, вяжет, умеет готовить, аккуратистка. Какая скука!
Отметив, что жизнь не так уж невообразимо разнообразна и опечалившись этим, Александр стал укладываться на ночь. Перед сном он любил подумать о чем-нибудь, помечтать, предаться воспоминаниям. Чаще всего мысли спонтанно всплывали в голове — разбросанные, разрозненные, не вытекающие одна из другой. Однако скрытая связь, не улавливаемая грубым сознанием, наверное, существовала, иначе, почему за одной из них следовала та, которая высвечивалась в понимании, а не какая-либо иная из тысячи возможных.
Сейчас яростно и отчетливо вспоминалось то, что раньше было напрочь забыто. Из дальних, неощутимых уголков всплывали подробности незначительные, несущественные, ненужные ни для познания мира, ни для преломления его через себя. Зачем они там жили, занимали место, тлели?
В воображении всплыло лицо мамы. Он увидел себя маленьким, с искаженным гримасой плача лицом, по щекам текли слезы. Мама прижимала к себе его голову, гладила непослушные вихри и что-то говорила. Конечно, он помнил многие детские обиды, но почему ревел именно тогда, когда мама первый раз надела этот красивый расшитый шелком халат, вспомнить не мог. Новый халат — вот что осталось в памяти, и то, как жалко было марать его грязными мокрыми руками. И слова мамины забыл, впрочем, без сомнения, это были дежурные слова ласки для маленьких детей. Не помнил ни точного своего возраста, ни поры года… Все, все испарилось, ушло в небытие, а вот слезы свои, халат и порыв родительской нежности — помнил. От остроты воспоминаний защемило под сердцем, к горлу подкатил шершавый ком, который он постарался быстрее проглотить и переключиться на другую волну настроения.
Но не тут-то было, сентиментальное прошлое не покидало его. Зачем-то взяло в плен и терзало подробностями, словно испытывало на преданность. Прошли чередой девушки, в которых он влюблялся. Странно, они оставили след совсем не тем, что ему в них нравилось, а неуловимыми чертами, жестами, ужимками. Удивление этим открытием переплавилось с фантазией, разгулялось, заплясало, завертелось, и из калейдоскопа отрывочных видений возник образ, в котором его волновало все: облик, голос, манеры движений.
Уже засыпая, увидел Горовую, которая, словно фея из сказки, повела рукой и отодвинула в сторону всех-всех, кто был в его жизни до нее. Затем наклонилась, приблизила к нему лицо, и он услышал ее голос. А что она сказала, не запомнил, тут же забыл. Только осталось ощущение, что слова эти — вещие, и хорошо бы их вспомнить. «Потом, утром», — отмахнулся он и окончательно провалился в сон.
Он шел по длинному коридору, посматривая по сторонам и читая таблички на дверях, но разобрать написанное не удавалось, хотя он и старался. Видел отдельные буквы, даже складывал их в знакомые, понятные слова, а связать в единый смысл не мог. На миг растерялся: как же найти нужную дверь? Предмет поиска был неизвестен, он не ведал, что должно было быть написано на искомой двери. Это приводило в замешательство и придавало настойчивости. Он продвигался все быстрее и быстрее, и тут перед ним, прыгнув навстречу, возник торец коридора, в котором тоже прорезалась дверь. Александр небрежно толкнул ее плечом, и она отворилась. Только войдя в открывшуюся взору просторную комнату, почувствовал, как сильно намаялся в пути, как притомился, как рад, что тут можно отдохнуть.
Мебели в комнате не было, кроме стола, стоящего по середине, и нескольких стульев вокруг него. Еще один из стульев стоял справа в дальнем углу. За столом сидели родители Ларисы и немыми жестами приглашали его присоединяться. Стул в углу не пустовал, там сидел мужчина, красивый, молодой, в котором Александр легко узнал Сергея, мужа Ларисы. «А где же сама хозяйка? — подумал Александр. — Пригласить пригласила, а встречать не выходит». В это время Сергей принялся что-то говорить, но его голос до пришедшего не долетал, он понимал его так, без слов.
Комната не имела окон, это показалось Александру странным, как и то, что в ней не было ни лампы, ни свечи, хотя вокруг разливался свет, море света — тугого, прозрачного, переливающегося. Стены, ограничивающие замкнутое пространство комнаты, наверное, имелись, но их скрывало клубящееся молочное марево, как и потолок. Пол тоже не просматривался за, казалось, живым туманом, что дышал, перемещаясь во все стороны. Но это все не имело значения.
Важным было то, что на столе красовались пироги, обыкновенные домашние пироги, испеченные в духовке, — с желтоватыми боками и запеченными верхушками, мягкие на вид, горячие, потому что от них подымался пар. Голод заявил о себе непреодолимо, как будто Александра накрыла мощная волна, не позволяющая дышать, увлекающая за собой в бездну. Избавиться от этого можно было, лишь съев пироги. И он за них принялся.