Пределы зримого
Шрифт:
Это может показаться полной глупостью, боюсь, что так оно и выглядит со стороны. Но между прочим, я сторонница того, что в одном из журналов было названо «ролевым моделированием». Там, правда, шла речь о ролевых играх в поп-звезд и известных топ-моделей, а мне нравится играть в тех людей, о которых я читала еще в школе:
— в юношу из Спарты, которому враги засунули под тунику голодную лису. Лиса прогрызла ему внутренности, но он не только не жаловался на боль, но и не терял сознания до самой смерти;
— в сэра Филиппа Сиднея, благородно почившего навеки в Цутфене;
— в капитана Оутса, который, уже будучи при смерти, из последних сил скрытно уполз прочь от палатки Скотта, чтобы товарищам по экспедиции хватило еды на несколько лишних дней;
— и, разумеется, в Т. И. Лоуренса с его спичками.
Чтобы продраться сквозь толщу очередного рабочего дня, мне необходимы эти люди. Их героические подвиги вдохновляют меня, когда я падаю
Все, хватит отступлений. Я покончу с противником быстрее, если соберу в кулак все свои силы. Назад, в Арденны. Успех — это концентрация сил + мобильность. Я прекрасно оснащена, как и подобает американскому армейскому корпусу: нейлоновая щетка (мое любимое оружие, пусть оно будет моторизованным подразделением), щетка на длинной ручке, специальная тряпочка, моток тонкой проволоки, моющее средство и полотенце. В какой-то миг я останавливаюсь в нерешительности. Во мне борются две фобии: страх браться за кастрюлю противостоит страху отложить ее на потом, а затем откладывать и откладывать все дальше. В любой ситуации, требующей принятия решения, у меня всегда есть возможность отступить, отказаться от дела. Но сегодня на весах уверенно перевешивает наступление: слишком много сил и средств уже сведено в кулак и ждет своего часа.
Прочь холодную воду. Небо прояснилось. Пробное касание сухой щеткой — заброска разведчиков. Затем — ураган горячей воды, наводящий ужас на противника, ослепляющий и дезориентирующий его, но одновременно наносящий несколько неприятных случайных ударов, как это всегда бывает при столь массированных бомбардировках. Когда кипящий вал схлынул, лес предстал в пугающей тишине. В нем не поет ни одна птица.
Заплутавший в лесу-призраке, мой разум начинает петлять. Я задумываюсь над судьбой паттоновских револьверов с костяными ручками. Оставаясь слишком долго в тени, слоновая кость желтеет. Это оружие замечательно чувствовало себя под солнцем Северной Африки, но что будет с ним здесь, в зимнем лесу в Арденнах? Не хотелось бы увидеть эти револьверы, ручки которых покрыты желтыми пятнами и сеткой тонких коричневых трещинок. Это слишком реалистично и не способствует дальнейшей сохранности той или иной вещи. Кроме того, я здесь не денщик Паттона, и такие мысли только отвлекают меня от главного дела.
Всматриваясь в дно кастрюли сквозь вновь покрывающуюся слоем мутного жира воду, я представляю себе пейзаж, насыщенный материальными свидетельствами прокатившегося здесь боя: повсюду — брошенные, искореженные грузовики, пустые обоймы и цинковые контейнеры для патронов, проволочные заграждения, идущие ниоткуда и в никуда. Груды мусора, вполне возможно, заминированные противником. Кажется невероятным, чтобы эта территория вновь была очищена и приведена в порядок, чтобы выветрился запах горелого человеческого мяса. Невероятно замусоренные участки чередуются с относительно чистыми. Линия фронта прорвана, бой идет повсюду. Разрозненные отряды микробов пробираются по горам, пытаясь уйти из-под удара. Они измучены боями и противоречивыми, безрадостными слухами. Лихорадочные переходы с места на место чередуются с долгими привалами и попытками организовать оборону. Они никак не могут поверить в реальность того, что уже свершилось, — в то, что Паттон сумел так быстро перебросить в этот район свои части. (Паттон, как и мой Филипп, — человек-сюрприз, человек-загадка. Я так и не смогла из него выудить, чем же именно он занимается целый день на своей работе. В последнее время он торчит там все дольше и дольше, но тем не менее то и дело застает меня врасплох, возвращаясь домой неожиданно рано. Сегодня я должна быть готова встретить его: ни пятнышка грязи во всем доме к возвращению воина не останется. Когда я выходила замуж, я думала, что Филипп — это мужчина-судьба для меня. Оказалось, что он — мужчина-тайна.)
Логистика — это умение придавать значение всем мелочам, грамотно составлять списки и организовывать складское хранение — в общем, обеспечивать материальное снабжение и тыл воюющей армии. Тыловые службы сделали свое дело, перегруппировка сил завершена, боеприпасы доставлены, теперь дело за боевыми частями. Я бросаюсь в атаку со всей накопившейся во мне яростью. Моющее средство огненным валом накрывает дно кастрюли. Щетка переходит в планомерное наступление, упорно тесня противника. Ба-бах! Бу-бух! Бам!
Справиться с пригоревшим пудингом оказывается легче, чем я ожидала. Фашисты-микробы действуют на огромном театре военных действий, их коммуникации растянуты, и на этот раз Мукор завел свой «вермахт» слишком далеко. Последний натиск — и враг повержен броней металлической щетки. На главной площади Бастони появляется кортеж Паттона, триумфально въезжающий в освобожденный город. Остается лишь добить противника да протереть кастрюлю. Когда я вижу в зеркале ее дна свое отражение, на моем лице расплывается усталая улыбка победителя в долгом и трудном бою.
Этот раунд за мной — никаких сомнений. В отличном настроении я даже выхожу в холл, чтобы позлорадствовать над Мукором. Мукор угрюмо молчит. Вдруг я замечаю, что мои руки по-прежнему пахнут грязной водой из раковины для посуды. Следовало бы помыть их более тщательно, но… я же сегодня не принимала ванну! Надо принять ванну.
Медленно, плавно изгибаясь, я начинаю свой стриптиз.
Глава 7
Медленно, плавно изгибаясь, я начинаю свой стриптиз. Как только сброшенная одежда падает на пол, вокруг моих ног поднимается облачко пыли. Несколько секунд я стою обнаженной в пелене возбужденно шевелящихся усиков и паутины. Пройдясь по холлу, я поднимаюсь по лестнице. Возвращаться и поднимать одежду я не собираюсь. Нужно как следует подразнить Мукора, открыто им пренебрегая.
В ванную! Она от стены до стены устлана ковровым покрытием. Одно из величайших удовольствий в моей жизни — возможность провести ступней по этому толстому ворсу, утопить в нем пальцы ног. Я тотчас пускаю воду. Мы с ней теперь друзья. И к тому же нам суждено быть союзниками. Как — никак я процентов на девяносто, если не ошибаюсь, состою из воды. Сейчас я хорошенько отмокну, понежусь в живительной влаге, потом надо не забыть достать из морозилки что-нибудь на обед Филиппу. (Продумать это будет нетрудно, так как информацию о том, что у меня в холодильнике и морозильной камере, я мысленно храню здесь, в ванной.) То, что мое тело почти целиком состоит из воды, это научный факт. Сейчас я погружаюсь в воду и в размышления. Вот! Именно так я и хотела подумать. Именно так я думаю. Никому из «подруг» я и не собиралась говорить об этом, но лично я убеждена в том, что не только мое тело соткано из воды, но и мысли мои, и чувства — тоже вода. Так я это ощущаю. Мои симпатии и предпочтения текут от меня к людям и вещам. В те дни (к счастью, достаточно редкие), когда спит мое воображение, я чувствую себя безнадежно высохшей. В другое время мой мозг и сердце полны воды; ее давление растет, и мне оказывается нужно выплеснуть ее на что-то, как это произошло сегодня в Арденнах. Если же не дать себе разрядиться, то по всему дому от меня останутся разбегающиеся пятна протечек. Нет смысла дальше описывать это: я уверена, что я — не единственный человек в мире, голова которого представляет собой сложную сантехническую конструкцию. Наверняка все мы устроены одинаково. Мысли просто плавают в водопроводе нашего мозга. Порой в водозабор попадает со дна такое, о существовании чего мы даже не подозреваем. По-моему, это тоже уже объясненный научный факт. И разве психоаналитики не твердят нам что-то в том же духе — или я опять не все поняла из того, о чем мне рассказывал Филипп?
Как бы то ни было, вода в воде — я расслабляюсь и отдыхаю в ванне. Стены ванной комнаты были недавно перекрашены в зеленый цвет. Но над самыми кранами на неровной штукатурке появились трещинки, сквозь которые видна старая белая краска. Я несколько озадачена этим явлением: мне казалось, что я особенно старательно крашу именно этот самый кусок стены. По мере того как я присматриваюсь к нему, он превращается для меня в еще один арктический пейзаж. Вздувшиеся участки штукатурки и застывшие бугорки предстают в виде заснеженных хребтов и ледяных торосов. Удивительно, но мне не кажется странным тот факт, что светло-зеленый цвет представляется мне снегом, а белые отметины — тенями и черным льдом. Я разглядываю ледяные глыбы, готовые сорваться в пропасть, нависшие над обрывами снежные козырьки, сталагмиты. Чуть левее меня пенится водопад: откуда-то из-под скал вырываются струи воды и, сорвавшись с изрядной высоты, несутся навстречу льду куда-то далеко вниз. Столкновение воды и льда высвобождает облака пара. Сколько величественности даже в таких микроскопических масштабах.