Пределы зримого

Ирвин Роберт

Она почти бегом носится по комнате с тряпкой и щеткой. Просто очаровательно. Однако пора изобразить ее в некой позе. Пускай смотрит на своего господина.

— Всё хватит! Смотри в зеркало. Не пытайся оглядываться на меня. Просто смотри в зеркало. Вот так. А что скажет Филипп, когда придет домой и застанет тебя в таком виде? Молчи! Не говори ничего. Молодец! Он подумает: или она всегда занимается домашним хозяйством нагишом, или где-то здесь спрятался ее новый ухажер, какой-нибудь художник, например. Ха-ха! Чем же она весь день занималась? По крайней мере, не чистоту наводила — это уж точно. Наверняка. А

теперь посмотри, как ты выглядишь. Взгляни в зеркало, и увидишь там меня, показывающего тебе, как ты выглядишь.

Де Хох сопровождает свои слова энергичными взмахами зажатых в руках кисти и палитры.

Я смотрю туда, куда он мне приказал, — и вот я уже не так уверена в том, что в темной половинке зеркала отражается миниатюрный портрет художника; может быть, все это — лишь игра света и моего воображения и на стене гостиной есть лишь Женщина, Чистящая Яблоки и ее дочь. Я нерешительно прикасаюсь к репродукции и вижу, что на самом деле в том месте к стеклу прицепился комочек липкой грязи. Что ж, еще один обман, еще одна моя фантазия… под воздействием которой я неплохо навела порядок в этой комнате. Крошки с ковра сметены, а за паутину ему отдельное спасибо — я ее ни за что не заметила бы. Нужно обладать видением художника, чтобы обращать внимание на такие вещи. Голос Де Хоха затихает. Наверное, это был и не голос, а просто громкие непрошеные мысли, которые порой бывают слышны в уставшей голове. Но на всем этом лежит налет отвращения: я нутром чую, что и здесь не обошлось без вмешательства Мукора. Обидно. Я бы очень рассчитывала на поддержку Де Хоха в дальнейшей уборке и окончательном приведении в порядок кухни к возвращению Филиппа. Увы, тут воображение подвело меня.

Как сказал Блейк, «кто не мечтает и не воображает мир в лучших и более изящных чертах и в более сильном и сверкающем свете, чем тот, что могут видеть его несовершенные, смертные глаза, тот просто лишен дара воображения».

— Хватит с меня на сегодня художников, — говорю я.

— Занудные голландцы показывают только внешние черты и контуры. Это всего лишь Аналитика, Но Не Истинная Живопись, — возражает мне Блейк и, делая пренебрежительный жест в сторону кочерги и котла на «Женщине, чистящей яблоки», декламирует:

Возможно ли Мудрость вместить в серебряный

прут,

А Любовь — в золоченый котел?

— В любом случае я не намерена позировать обнаженной, да и холодно мне, — замечаю я и оглядываюсь в поисках чего-нибудь, чем можно было бы прикрыть наготу.

Его рука ложится мне на плечо и останавливает меня:

— Не нужно, Ангел мой, ибо твои одежды — это Свет. А кроме того, я не буду сегодня писать. Покажи мне лучше Чудо, о Ангел моего Сердца.

— Я, кажется, знаю, что может заинтересовать тебя. Я прочитала о них у Ширли Конран, в ее «Сверхженщине».

Я собираюсь продемонстрировать ему несколько особо интересных экземпляров Lepisma Saccharina, или серебристой рыбки. Это такие маленькие, в переливающейся чешуе червячки, что живут за обоями, в основном там, где сыро. Питаются они нижним слоем обоев и клеем. И хотя рождаются они в сырости и влаге, зимой, когда становится холодно, они мигрируют, не вылезая из-под обоев, поближе к источнику тепла — камину

или плите.

Блейк опять обгоняет меня и зачитывает фрагмент своей эпической поэмы «Коллембола»:

О серебряная рыбка,

Что пронзает стены!

Серебряная рыбка, поедающая бумагу,

Мельчайшие криптограммы бактерий,

Питающаяся крахмалом, пожирающая грибок.

Мои милые крошки, они ищут тепла,

Но находят жару и огонь.

Ибо рыбке в огне суждено лишь гореть,

А значит — моя рыбка поджарится и умрет…

Прервав чтение стихов, он говорит:

— Действительно, это Чудо.

Вдруг тень опускается на его лицо.

— Ангел мой, Марсия, — говорит он мне, — я пришел, чтобы предупредить тебя об опасности. Иди за мной в прихожую.

В холле Блейк без труда находит влажную отметину на ковре. К ней он и обращается с очередными виршами:

О Мукор, чудовищное порождение грязи!

Не думаешь ли ты, что ты — дитя Радости?

Не осыпаешь ли ты нас своими спорами?

Склизкий червь, мутный ил и болотная жижа!

Облако Ужаса пеленой покрывает Зрительный

Нерв,

С радостью и жадностью служишь ты Сатане!

Во сне я видел сон:

Я видел девушку, вытирающую в комнате пыль.

Дева, — воззвал я, в слезах и соплях,–

Или ты Ангел? Все равно — вот твой рок.

Что есть Пылесос, как не дыхание человека?

И что есть Плесень, как не смерть для какой-

нибудь Кейт или Нэн?

Что есть Грязь и Плесень, как не смерть

человека?

И что есть пылесос со сломанным

вентилятором?

— Мукор разыгрывает тебя, — говорит он. — А когда вернется твой муж, его дудочка заклинателя замолчит, но твое тело будет по-прежнему биться в конвульсиях, сжимаемое в виноградной давильне грибка, страшная боль будет пронзать его. Марсия захлебнется, и Мукор восторжествует. Твой муж — человек здравомыслящий, и, боюсь, он решит, что ты сошла с ума. Я думаю, он попытается успокоить тебя, но в итоге — поверь моему пророчеству — тебя ждут наручники, смирительная рубашка и запертая палата в одной из лондонских лечебниц. Мой дикий Ангел будет пойман и связан, и когда Мукор придет к тебе, спустившись по стене, шипя от удовольствия…