Предки Калимероса. Александр Филиппович Македонский
Шрифт:
Василисса Олимпия, в свою очередь смутились от замечания; ибо у её сына глаза были разные: один серый, другой черный.
Во все это время я сидел отуманенный мыслию: это будущий Александр!
Александр Филиппович, или вернее, говоря языком Ликийским, Александр Олимпиевич, казалось, был обыкновенный ребенок, плакал и кричал, как и все другие дети, сосал соску и Фиалковый корень, не искуснее прочих; но, с рождением его, родилось общее мнение, что он будет непременно великий, непременно покорит целый свет… и этого достаточно было, чтоб предсказание исполнилось. Сверх того, в день рождения его, Филипп видел предвещательный сон, который рассказать нельзя; а Сивилла, в рубище, с распущенными волосами, бегала, из края в край, и вопила: —Радуйся Македония, радуйся дева изшедшая из Арго! народилось у тебя детище с тройным талантом! После подобных предвещаний, по мнению некоторых
28
Фирауан, древнее название первосвященника поклонников солнцу. — Это слово Греки обратили в последствии в тиран; и оно же Фараон.
И Олимпия решилась воспитывать сына.
Так рассказывал мне дворовый Тивун, покуда Олимпия рассуждала с Аристотелем о методе преподавания наук.
Когда они кончили разговор, я сел опять на свое место.
Юный Александр стоял подле своего будущего учителя, а Фессалина подле матери.
Долго смотрела она на меня, вдруг спросила у матери:
— Маменька, а это мой учитель?
— Твой, дудука! — сказала, засмеявшись Олимпия.
— Мой? — вскричала Фессалина, бросаясь от матери ко мне, и обняв меня.
— О, признаюсь….
Духовным пылом возгоря, Я думал: по восьмому году, Она как Майская заря, Воспламенила всю природу! Что ж будет далее… когда Придут законные лета? Беда!Представьте же себе мое удивление, когда Олимпия в самом деле предложила мне быть воспитателем Фессалины.
Я согласился; но чему же, думал я, буду учить ее? Для женщин одна в жизни акроматическая наука, разделяющаяся на три периода, на любить, любить и любить… буду учить ее правописанию.
И стал учить ее правописанию… и я уверен, что она не написала бы:
«Мой друхя бес тебя сашла Сума, горит сердешный пламен». Нет! строгий выдержать могла, В правописании экзамен.Но обратимся к делу.
Чрез несколько дней после нашего приезда, настал господский праздник Коляды, или праздник Хронов; этот день назначен был и красным днем, или днем именин сына Олимпии.
Перед полуднем она одела Александра в хитончик своей работы, и, сопровождаемая всем двором своим, пошла в хоромы Святого Витязя Якова. Весь путь от дворца до горы, находившейся посреди рощи, усыпан был цветами; весь храм, построенный по образцу храма Афины, Греческими зодчими, был также увешан венками, уставлен ветвями дерев. Сквозь толпу народа я едва продрался в медное капище, где стоял древний истукан, дубовый обрубок, топорной работы, на коротеньких ножках, туловище в роде бочки, голова огромная, с витыми около ушей бараньими рогами. Но по сторонам между колоннами стояли 12 истуканов дивной работы; каждый из них был увешан рукодельными: ширинками, шитьём в узор, цветными лентами и бусами.
Папа, в белом балахоне, с бородой по колено, совершил излияние, начадил Ливаном, окропил всех кровью; и потом поставив сына Олимпии перед горой, или Жертвенником, на котором жарилась баранина, осыпал его новыми золотницами, — присланными Филиппом из Криниц, в дар новорожденному, — и сказал: «Ну, будь же ты отныне Олексом, да живи во благо!» Потом, отрезав ножом кусочек баранины, дал ему съесть, поднес ему к устам жертвенной крови, и продолжал:
«Ну, ступай, и все идите гулять во славу Святого Витязя Якова; а за утро богатые сотворите пир бедным, а бояре рабам; а не исполните закона, то да не убелит, а очернит вас баня; а воссевшим вам обедать, да опрокинут слуги на вас курильницу с горячими угольями, а повара да пережарят любимую похлебку вашу, и да переварят жареное, и да приправят все кушанье не медом, а рыбьей желчью; и да вбегут собаки на поварню и да пожрут пироги; а вепри, ягнята и
Исполните же закон Туров, настанет снова золотой век, когда сам хлеб ходил за чревом и превращался в золото; когда реки млека текли по сытой земле, а облака разносили хмельный мед и вино; а кожухи, шапки и сапоги сами росли на теле. Таков был век, дудки сами играли, а всё приплясывало!»
О, думал я, верно память о золотом веке оставила нам и песню:
Танцевала рыба с раком, А капуста с пустарнаком.Такова была речь жреца, я дивился: как, с лишком в 5000 лет, человечество не сделало шагу от животных понятий!
Но слова его имели свое действие: Все богачи, перепуганные заклинаниями, стояли бледны, и, казалось уже трепетали, чтоб муравы не откопали их сокровищ и не разнесли по хижинам бедных; но за то у нищих и неимущих лицо пылало радостию и ожиданием, что жареная куропатка влетит им прямо в рот.
Из храма все отправились по домам, сквозь ряды нищих и неимущих, которые, обступая имущих, словом «подай!» требовали дани. — Но этот день был канун настоящего праздника Сатурналий [29] , или господства рабов. С вечера, они уже готовились к Саббату или шабашу; ибо на утро всех, кто носил имя пан, или сударь, ожидало рабство, служба и лакейство [30] , если он не откупался положенной суммой и не, получал знака увольнения, — который состоял в красном знамени над домом, и в красной шапке на улице. К счастию, случайно нашёл я у себя в кармане древнюю золотую монету, и запасся шапкой. Аристотель об этом не позаботился; не ведая обычая, преспокойно бы спал он до полудня, если б верный Немирко не позаботился его разбудить.
29
Turnauspiel — турниры, есть остатки его.
30
Lackey — гонец, или рассыльный, пеший от древнего lackeu.
— Ей! — вскричал он грозно, входя в комнату и едва держась на ногах, — Никомахович! что ж ты это, братец, спишь без просыпу!..
Никомахович вздрогнул, очнулся, уставил сонные глаза на верного раба своего.
— Вставай… говорю!.. ах… ты!! видишь, я из бани пришёл… ну!!..
— Что ты это, бездельник! — вскричал Аристотель! пошёл вон!
— Что? пошёл вон?… Э!! да ты не проспался!.. постой!
И с этим словом Немирко, сбросив одеяло с господина своего, схватил его за ворот, потащил с постели.
Испуганный Аристотель заревел как бык, которого тянут за рот под жертвенный молот.
На его крик сбежалось несколько дворовых слуг, не уступавших в трезвости Немирке.
— Что за шум? — вскричали они.
— Да вот, господа мои, — отвечал Немирко, — спит!.. знать ничего не хочет!.. помогите стащить его с постели… да!.. знать не хочет, что я пришёл из бани!.. занял мое господское место!.. а я прав своих не продаю… не продам, ни за что не продам!.. кто ж мне слуга?…
— Возьмите этого мошенника! — вопил Аристотель, задыхаясь от гнева.
— Меня?.. взять?.. видел это?..
— Э, да кто он таков?.. что за Пан? — спросили у Немирки товарищи его.
— Кто? да просто Никомахович, дядька, учитель господской… — отвечал Немирко.
— Эх, да оставь его! ведь он наш брат, пусть его погуляет. Да не мастер ли ты на эфиопской дудке играть? Ведь ты из Цыган, Никомахович?
Аристотель, как полоумный, накинул на себя одежду.
— Где Василисса? — вскричал он исступленным голосом.
— Э, не бойся! — отвечала ему толпа, — она откупилась, сидит взаперти… воля наша!