Предназначение
Шрифт:
Первое время он не мог сделать и шагу, ощущая, что каждое его движение сотрясает миры далекие, как звезды, но близкие, как собственный локоть. Он лежал в постели тяжело дыша, натянутый, как центр бесконечной паутины, разрываемый этой громадной цельностью собственной бескрайности. Один врач, сокрушаясь, говорил, что у него астма, другой пичкал его успокоительными средствами, соседка-знахарка лечила его от порчи и сглаза. Он, насколько это было возможно, не обращал внимания на действия окружающих, ожидая перехода в другое состояние, понятия не имея, что за процесс происходил в нем, но, тем
Возникал гул, далекий, как зов предков из-под седых напластований времени, и тело его трясло в лихорадке. Он проходил через смутные образы непонятных, загадочных событий, летел черными пустотами бессознательности, пробивая покровы того, что позже, уже научившись думать и называть, определял как ложь. Мелькали звездочки в этой пустоте. Временами он проносился мимо центра непонятной плотности, интенсивности, чуждой всей этой пустой черноте. И в нем на миг пробуждалось что-то, отзывающееся на эту интенсивность нежностью и навеки забытой радостью. Одна минута этого могла напитать мощью на целую вечность любых полетов, ожиданий и мертвенных, непонятных погружений. И он почти угадывал свою истинную природу, природу любви и радости, отдающей себя пустоте недвижной, отрицающей и тоскливой, где может быть тоже затерялся снежинкой какой-нибудь Тот; и эта радость даст ему сил открыть свою бескрайнюю силу, действующую не неистовостью, но мгновенным перемещением, незаметным, о!, бесконечно нежным и, о!, могущественным в такой степени, что само понятие могущества становится бессмысленным, о!
И вот, вспышка, световой выброс; их протащило корежистыми извивами и швырнуло на горное плато под красным небом. Под красным небом они были ничтожно малы. Под красным небом. Небо это дышало тем, что одинаково у всех неб, какого бы цвета и свойства они ни были. И это стало первым, что они увидели - красное небо.
Уже потом, тяжело дыша и перевернувшись на живот, Стеах разглядел горячий кварцевый песок, уходящую вдаль равнину, миражи на горизонте. Вероятно, если бы сначала они увидели это, а не красное небо, у них было бы меньше энтузиазма.
Взявшись за руки, они с Таро, увязая в песке, шли вперед; временами Таро бросал искристый, улыбчивый взгляд, полный жизни и неистовости, на Стеаха и говорил:
– Вот, здорово! Мы построим город хрусталя и поселим в нем эти гигантские миражи, - Таро показывал рукой на горизонт, - это будет красиво, Стеах!
И Стеах верил каждому слову, ибо еще не умел ничего другого; а Таро все говорил, фантазировал, ибо тоже еще не умел ничего другого... Они построили город хрусталя. Проходя изгибами анфилад, можно было ограничиваться до тех пор, пока не попадал в изнанку сути, и тогда уж берегись, ибо кровожадные Ораты и Хаетсы набрасывались и грозили превратить тебя в пыль, втоптать ее в небо и, довольные, унестись в поисках новых жертв...
Стеах заканчивал "Книгу героев", Таро достраивал очередной надмирный комплекс, сгущая стремления и порывы в импульсы созидания и кладя их готовыми кирпичами в проемы пространств. Кипела работа, все новые проявления использовались Таро как субстрат форм, и он углублялся все ниже, вскрывая новые пласты того, что было до времен, но которые были созданы неизвестной древней силой, о которой они как-то узнали, что она называлась Врагом и не была в сути вещей, а следовательно не могла быть до времени...
Таро пришел к Стеаху, весело сверкнул взглядом и молвил:
– Пошли! Яма столь глубока, столь бездонна!.. Это интересно до боли в глазах.
Стеах оторвался от "Книги героев", выпрямился, положил кисть и, выбросив вверх очередное облако стремлений и порывов, опустился на дно зрачков Таро:
– Я пишу это, - и указал на подымающееся и рассеивающееся облако, - мир сей полнится и начиняется тем, что я перевожу отсюда, - и положил ладонь на центр груди, - книга ведь еще не готова, Таро.
Тот вынырнул из бесконечности друга, отвел взгляд от его сердца, рассыпал золотой песок самобытности, того, что он есть, по ветру:
– Я тот, кто я есть.
– ("пока" - возникло в нем.) - И тот, кто научил меня отличать себя от другого, ска...
– ...нас никто этому не учил.
– перебил Стеах.
– Это ведь часть возможности, из множества которых мы состоим, но никто не заставляет тебя строить из себя темницу.
– А существует это...
– И Таро покрылся панцирем, душным и непрозрачным.
– Видишь меня? А, я тоже тебя не вижу. Здорово?!
– Зачем это?
– Стеах впервые видел то, чем он не был.
– Так легче копать вглубь, ничто не мешает... Ну, так ты идешь? Нет ничего интереснее, как стоять на краю пропасти, ведущей в яростную неизвестность, о, там молнии и шквалы, сносящие мириады форм и превращающие их в пыль, но я, Орат, там всесилен.
– Ты Таро!
– Причем здесь верность ?
– Ты Та-... Я не знаю... Вещь сужается... Возможно... Возможно все...
– Пошли!
Они неслись по коридорам, из всех щелей дуло, искрился купол в необозримой вышине, было свежо, прохладно, тепло и одинаково повсюду.
– О, вот это да!
– Стеах задержался у одного из изгибов.
– Пошли, - потянул его Таро, - это слишком мягко и уступчиво, я устал, когда доделывал этот угол.
– Но здесь прямо-таки присутствует Она... Знаешь, вероятно, я сейчас войду к Ней, погоди минуту.
– Она ведь так далеко!
– Таро не отпускал руку Стеаха, он впервые осознал, какие они разные, и не понимал стремлений друга, а тот изумленно вскинул брови, затем рассмеялся:
– Далеко?! Удачная шутка! Неужели твое сердце так далеко от тебя? Я в восторге!
Стеах ушел вглубь и вверх, оставив Таро держать его за руку; он погружался в Ее снежную радость:
– Мать, это ненадолго, сия Игра меня привлекает. Я вернусь скоро.
Он оказался в бескрайних объятиях и блаженно закрыл глаза, пребывая маленькой запятой на коленях той.
– Дитя мое, у меня есть для тебя кое-что. Скромный подарок... Иди, но возьми это.
– и Стеах почувствовал, что стал больше.
– Что это, Мать?
– Это Безмолвие, в положенный срок оно откроет тебе свои сюрпризы и возможности и..., если вдруг на пути твоем встанут преграды, оно будет верным мечом, инструментом, помощником. И вот это...