Предновогодние хлопоты II
Шрифт:
Упаковки шприцев, похожие на пулемётные ленты с патронами лежали на подоконнике. Закурив, он стал готовить раствор. Готовил тихо, стараясь не шуметь, сейчас ему совсем ни хотелось, чтобы проснулись Лана с Эдиком. С отвращением рассматривая дорожку от игл на правой руке, он завистливо бормотал: «Лана, падла, ловкая, – с обеих рук колется. Будь я левшой, смог бы уколоться в правую руку, там положение лучше, чем на левой руке».
Потрясываясь всем телом, он спустил джинсы на пол, сел на стул, и уставился на свои худые и бледные, давно не знавшие солнечного света ноги. На обеих голенях зеленоватыми нитями просматривались вены. Путь их, как бакенами на реке, был обозначен точками от предыдущих уколов, вздувшимися узелками, левое колено
Руки подрагивали. Обильно потея, он ввёл раствор в вену. Когда вытащил иглу, некоторое время посидел со спущенными джинсами и закрытыми глазами, уронив голову на грудь, в ожидании прихода. Боль в правом боку, пульсируя толчками, горячими осязаемыми волнами, прошла в низ живота и исчезла. «Заземлился», – удовлетворённо прошептал он, выпил сока из пачки, съел банан и закурил.
Он сидел со спущенными джинсами, его охватывала непреодолимая дремотность. Глаза закрывались, голова безвольно клонилась к груди, он пытался поднять её, но она снова и снова падала. Наконец он, расслабленно уронил голову на грудь и задремал. Сигарета догорела до фильтра, обожгла пальцы, но глаз он не открыл, только тряхнул рукой, отбросив её на пол. Так он просидел около получаса. После долго ещё сидел, не в силах встать. Маячок внутри него подгонял его к выходу, но выходить на холод ужасно не хотелось, вообще ничего не хотелось делать.
Уже надев куртку, он не удержался и ещё раз заглянул в комнату, где спали Эдик с Ланой. Лана лежала теперь на другом боку, бесцельно шаря рукой в поисках «убежавшего» одеяла. Опять полыхнула злоба: «Эдос-пиндос, кабан вонючий, моется в месяц раз, как этой дуре не противно с ним лежать?»
Он не сразу пошёл к лифту. Приподнявшись на цыпочки, засунул пакетики с героином в короб для антенных и телефонных проводов, который заканчивался над входной дверью квартиры Эдика – это место он уже не раз использовал, как тайник.
В лифте он ехал с потрясывающейся старушкой, дрожала и крохотная собачонка у неё на руках. «Даже собачка боится наркоманов» – сдерживая подступающий смех, подумал он. Его прямо-таки подмывало повеселиться, «поприкалываться» над женщиной, затеять с ней какой-нибудь разговор. С трудом подавив в себе это импульсивно возникшее желание, он с серьёзным лицом, почтительно склонив голову, поздоровался с ней. Она взглянула на него ласково, устало улыбнулась: «Доброе утро, сынок». Дышала она прерывисто, со свистом, на бледном, морщинистом лице застыло болезненное выражение. «Скоро копыта отбросит, швабра старая, а всё ползает, гулять выходит. К чему жить человеку, если он уже, как мёртвый?», – благожелательно улыбаясь, думал Максим.
Когда лифт остановился, он вежливо уступил проход женщине. Старушка опять улыбнулась, благодарно глянула на него, еле слышно произнеся: «Спасибо». «Не за что», – Максим глумливо улыбался, язвительно думая: «Не так бы ты от меня шарахалась, сука старая, и жалась бы к стенке, если бы знала, что я наркоман».
Почти сразу ему удалось остановить машину. Он быстро сговорился с пожилым водителем, оплатил проезд и, закурив, расслабленно развалился в кресле. Его несло. Хотелось говорить, и он завёл разговор с водителем о бардаке в стране, о сентябрьских терактах, о начавшейся новой войне с Чечнёй, тот охотно его поддерживал. Он болтал с водителем, а в голове параллельно с разговором варился план дальнейших действий, думалось и говорилось ему сейчас легко. Он решил машину не отпускать, проверить свой тайник, после на этой же машине съездить на Апраксин Двор и приодеться.
Но совсем скоро льстиво поддакивающий ему водитель стал его раздражать и он, закрыв глаза, откинул голову на подголовник. Ему опять вспомнились ночные события и выражение лица Эдика, когда он приказал ему с Ланой оставить его. Изумление и оторопь на его лице не могли скрыть злобы, которую он пытался прикрыть фальшивой покорностью. «Мутант, – сказал про себя Максим. – Тварь. Такие в полицаи шли в войну».
Эдик
Он был единственным и желанным ребёнком в семье. В перестройку его отец смог попасть на работу в Ливию, где два года отработал строителем в знойном городе Мисурата. По тем временам это была весьма «хлебная» работа, хотя и не совсем полезная для здоровья. Домой он вернулся с чеками Внешторгбанка, что давало ему возможность отовариться в магазине «Берёзка» дефицитнейшими по тем временам товарами: видеомагнитофонами, телевизорами, кассетниками, что он и сделал.
Он неплохо тогда «спекульнул». Оставил себе один видеомагнитофон, телевизор и двухкассетник, а два таких же комплекта удачно продал за доллары. Мать Эдика работала заведующей столовой при большой фабрике, семья не голодала, холодильник всегда был забит под завязку продуктами, разумеется, из фабричной столовой. Голодные годы конца правления «меченого» Михаила и начала президентства Бориса Ельцина семью не особо задели.
Не лишённые коммерческой жилки родители Эдика попробовали устроить видеосалон, недолго просуществовавший в связи с рэкетирскими поборами, после стали челночить. Запасы в долларах, которые они долго приумножали, оказались полезны и востребованы. Пару раз они мотнулись в Польшу, после стали возить из Турции всякий ширпотреб. Завязав полезные контакты в Греции, занялись торговлей кожей и мехами. Дела шли прекрасно. Вначале они сами стояли на рынках, позже выкупили места, поставили свои палатки и наняли в свои торговые точки продавцов, а сами полностью занялись поставками товара.
Полёты в Грецию отнимали много времени, на момент отлучек родителей за Максимом присматривала бабушка. Книги в семье были не в почёте. Культурный досуг семья проводила у телевизора. Смотрели боевики, страшилки, любовные драмы с эротическими вкраплениями, Эдику дозволялось смотреть их вместе с родителями.
Лет с тринадцати Эдик организовал свою тайную жизнь. Учился он плохо, но пользовался авторитетом у некоторой части своих одноклассников, так как всегда был при деньгах. Он давно уже подворовывал, хотя родители ссужали любимое дитя вполне приличными суммами. Делал он это довольно ловко и долгое время родители ничего не замечали. Собственно, воровать было не трудно: выручку родители не прятали, она хранилась в секретере, деньги всегда имелись и в сумке матери и отцовской барсетке. Ворованные деньги, как и полагается вору, Эдик тратил широко и бездумно, угощая своих друзей сигаретами, сладостями и напитками.
Когда ему пошёл пятнадцатый год, бабушка умерла, и родители вынуждены были оставлять его дома одного, торговлю они бросить не могли, она, известно, простоев не терпит. Прилетая из очередного коммерческого вояжа, они задаривали недоросля с невинными голубыми глазами одеждой, сладостями и деньгами.
К тому времени он уже вовсю курил, предпочитая дорогие сигареты, пробовал и не один раз спиртное, уже покуривал и «травку». Чувствовал он себя среди сверстников важной персоной, но, вообщем-то считался в среде ровесников «лошхом». Школьный «пролетариат» не раз и не два экспроприировал у него силовым методом деньги, нажитые, по их мнению, неправедным путём его родителями-буржуями.
Во время отлучек родителей у него дома собиралась кампания таких же, как он «безбашенных» ребят, озабоченных только одним: получением удовольствий и развлечений. Мальчики в компании были хамоваты и циничны, девочки с голыми пупками принимали такое поведение, как естественное. Как умело он не конспирировался, бдительные соседи всё же «заложили» его родителям. Ему ничего не стоило дать родителям клятву исправиться, но как только они исчезали, посиделки, а вернее было бы сказать, «полежалки» в квартире, возобновлялись. Здесь было хорошо: полный холодильник еды, видеомагнитофон, игровая приставка, «травка» и спиртное, здесь компания усиленно изучала основы сексуальной жизни по видеозаписях без стеснения и оглядок. Были и групповые случки.