Предположительно
Шрифт:
Без паники. Без паники.
Старушка поправляет свои зеленые очки, пока я роюсь в сумке. Мой кошелек... он исчез.
— Я... я... не могу его найти.
— Ладно, тогда отойди в сторону и поищи его. Поторопись, у тебя всего пара минут до начала, — говорит она.
Я несусь к углу и выворачиваю содержимое сумки на пол. Карандаши и мой перекус разлетаются во все стороны. Старушка что-то шепчет своей подруге, показывая на меня пальцем. Я стараюсь ее игнорировать.
Она знает. Я знаю, что она знает. Она читала книги
Муха жужжит над моим ухом. Отмахиваюсь от нее и продолжаю искать, но кошелька нигде нет. Может, я оставила его в такси? Нет, я вытащила двадцать долларов из своего тайника и держала их в руках все то время, что бежала. Может, я забыла его дома? Нет, его я положила в сумку в первую очередь. Может, он где-то выпал? Если так, то он потерян навсегда. Ни один кошелек не выживет на улицах Бруклина дольше пяти минут. Но я знала, что не роняла его. Знала, что он нигде не выпадал. Я не теряю вещи. Такого со мной никогда не случается.
Провал в памяти? Нет, их у меня больше нет. Теперь я помню все. Но что случилось с моим кошельком?
Келли.
Она была в нашей комнате. Одна.
Я возвращаюсь к столу, и лицо старушки принимает безучастный, приправленный отвращением, вид.
— Ты нашла свое удостоверение? — спрашивает она. Тон ее голоса и язык тела полностью переменился.
Она знает. И она ненавидит меня.
— Нет.
— Тогда, боюсь, ты не сможешь сдавать экзамен.
Я не умоляю ее пропустить меня. Просто ухожу.
Пятнадцать минут пятого. Я захожу в групповой дом, промокшая до нитки. Зеркало при входе приветствует меня. Верхушка моего хвостика выглядит как ледяная кокосовая стружка. Я настолько устала, что от одной мысли о лестнице мне хочется свернуться у ее подножья и спать там. Боб делает меня слабее. Мои мышцы превращаются в желе. С каждым шагом чувствую, как его вес меня замедляет. Теперь от Келли убегать будет намного сложнее.
На кухне гремят кастрюли и сковородки.
— Я же сказала тебе перевернуть курицу! Ты что, тупая? Ты весь мой ужин спалишь! Добавь сырный соус. Риби, почему ты не сказала ей добавить сырный соус?
Мои мокрые кроссовки с хлюпаньем падают на пол, когда я их снимаю. Браслет на моей лодыжке — тугая резиновая лента, сжимающая мою кожу. Когда мы с Тедом впервые сделали это, наши браслеты постоянно стукались друг о друга под простынями. Я смеялась, как и Тед. Скучаю по его смеху.
Может, если сбегу, я буду свободна. Свободна жить с Тедом и Бобом. Жить, как всегда хотела. За это я и боролась, пытаясь все сделать правильно. Но каждый шаг вперед откидывал меня на два назад. Сегодняшний день — прекрасное подтверждение этому. Может, если я сделаю что-то плохое, смогу, наконец, получить желаемое.
— Черт возьми, Риба! Ты забыла мои чертовы пончики! И где Мэри? Она уже вымыла ванные? Мне пора уходить!
Как я очутилась здесь? Почему не сказала правду с самого начала? Но если бы я призналась, мама попала бы в тюрьму. Она бы перестала пить свои таблетки и повесилась бы. Она уже пыталась. Как бы я смогла жить с этим?
Но как я могу жить здесь?
Мой глаз дергается. Может, мне стоит снова начать принимать свои таблетки. Нет уж. Ничего хорошего они мне не принесут. Теперь у меня есть Боб, я не могу пить таблетки, пока он сидит у меня в животике.
Джой размеренно направляется к обеденному столу с пустыми тарелками.
— Сегодня у нас курица и бобы.
Я киваю, выжимая свои носки. Это, в ее представлении, светская беседа. Она любит сначала выдать что-то бессмысленное, прежде чем перейти к тому, что действительно хотела сказать.
— О, кстати! Мама Новенькой умерла, — добавляет она с ухмылкой, скрываясь в столовой. Я глубоко вздыхаю и смотрю вверх на лестницу.
Черт.
Мои босые ноги касаются ступеней. Что мне ей сказать? Она, должно быть, опустошена, и простого сочувствия будет недостаточно. Оно не годится для человека, который потерял родителя. Мать. Может, мне не следует говорить вообще ничего? Может, мне оставить ее наедине со своими чувствами. Я отлично с этим справляюсь. Это не мое дело. Но Новенькая — единственный человек в доме, который мне верит. Если бы не она, я бы никогда не встретила мисс Кору. Боба бы просто забрали у меня. Я у нее в долгу.
Специально громко топаю, чтобы она меня услышала. Я даю ей время приготовиться. Произойди подобное со мной, оно мне было бы нужно. Момент, чтобы привести себя в чувство. Притвориться, что все в порядке, хотя это не так, сделать последний вздох, прежде чем запереть свои эмоции в трубке, готовой взорваться в любой момент.
Дверь в нашу комнату раскрыта нараспашку. Новенькая сидит на стуле посреди комнаты и смотрит в окно. Неподвижная, как камень. Я останавливаюсь в дверном проеме, не имея ни малейшего представления о том, что сказать. Хочу, чтобы она увидела меня настоящую, искреннюю, какой была бы Бенсон, но слова застревают у меня в горле, как маленькая мышка в клеевой мышеловке. Я прочищаю горло и задаю самый элементарный вопрос.
— Ты в порядке?
Волнистые волосы Новенькой укрывают ее как одеяло. Я никогда раньше не замечала, что они такие длинные. Они доходят ей до поясницы, извиваясь спиралями и кудряшками, как маленькие змеи. Она смотрит на серое небо, капли дождя ласково сучат по стеклу. Ее левое колено трясется.
— Сара?
Она теребит в руках что-то, недоступное моему зрению. Я закрываю за собой дверь, но от нее держусь на расстоянии. На этот раз это не дело привычки, это инстинкты. В комнате царит странная атмосфера, почти противоестественная. Что-то не так.
— Сара?
Новенькая тяжело дышит, будто только что закончила бежать полумарафон. Затем она расправляет свои поникшие плечи и медленно встает. Очень медленно. Наконец, она поворачивается ко мне с широкой улыбкой на лице.
Улыбкой Сатаны.
— Я сделала это. Я наконец-то это сделала. Я убила ее!
Новенькая хихикала во время всего ужина. Тихо, лишь для себя. Кажется, я единственная, кто это заметил. Опьяненная счастьем, она жадно вгрызалась в свою еду, даже облизала вилку и попросила добавки. В моем же животе, наполненном страхом, места для ужина не нашлось.