Предпоследняя жизнь. Записки везунчика

Алешковский Юз

А вообще, заговорил я очень поздно; предки даже перепугались, не немой ли я, хоть слух имею вострый; меня таскали по кабинетам специалистов, а я уже сам с собой давно балаболил на двух языках, не зная на каких именно; впоследствии они оказались английским и латынью; когда поднадоела возня вокруг моего «придурочного» молчания, я наконец-то заговорил, но, к ужасу деда и предков, не на родном русском, а на какой-то иностранщине; успокаивала их баушка, прочитавшая в читальне о редких, но имевшихся в истории мистики и психиатрии случаях такого рода, до сих пор не объясненных наукой…

Вот одно из самых первых моих воспоминаний: какой-то праздничек, гогот, чоканье, пирожки, винегретик, конфетки, я налопался от пуза, дремлю в своем закутке, но слышу треп предков и родственничков.

«Да будет тебе, Тоня, хныкать, ну хули ты, скажи, зазря гунявишь?.. вырастет твой вундер-шмундеркинд, куда он на хер денется с таким талантом, пойдет в цирк ишачить, я с замдиректора по кадрам на „вась-вась“, да и с самим боссом корешу по баньке… там у них мудила один, Цукерман, цирковое погоняло Сахарок, прямо на арене однозначно,

понимаете, из личной репы извлекает не хер собачий, а кубический, падлой быть, корень из нечетного – вот в чем дело – трил-ли-о-на, а это уже охуительный факт, далекий от целого лимона… вот что значит талант ума и никакого мошенства… тогда как мы с вами ваще – да мы из стольника хера с два корень выдернем кубический, когда нам и до квадратного ебаться надо с семнадцатого года… но почему, скажите, извлекает его не я, который русский Иван, полмира, блядь, подмял под себя, а чуждая нам национальность?.. потому что они тыщи лет гонимы с места на место, их оскорбляют, унижают, жгут миллионами, почти что как воров в законе, а они все считают и подсчитывают накопленные капиталы, пока мы засираем тут одну шестую часть света всякими ебучими идеями, дымом, химией и пятилетками, – вот почему, ебена кровь… наливай… ну, за Вована твоего, Тонька, вмажем… поскольку он у вас так же, как мандеркиндистый Сахарок, даст еще всей стране угля, мелкого, но, извините уж, до хуя, как обещал Сталину Стаканов, это сучья „Правда“ переиначила его в Стаханова… тогда как партию не наебешь, ее ЦК въехал, что просто невозможно по-хамски называть какими-то „стакановцами“ всех героев труда… короче, скоро вся иностранщина и туристня к нам попрет со своими флагами: американы, англичаны, словом, весь глобус, сколько бы он там с семнадцатого года ни крутился-ни вертелся в другую сторону… но смотри дальше… рассаживаются, значит, все иностраны в партере и на балконах, так?.. балагурят и задают Вовану на любом ихнем языке самые подъебонные мировые вопросики… а Вован, злодей, весь он, бляхой буду, как с другой планеты, сверкает у тебя, Тонька, будка прямо в пудре и в помаде… и всякое на евонном теле бляманже, мундир с эполето-погонами, брильянты-изумруды, волосня на плечах… короче, не Вован, а конкретно какой-то Ломоносов, которому ходить-то далеко никуда не надо, он весь перед народом, как на ладошке, культурно говоря, заебись… на чем я стою-то, как спросил слон у носорога, на свой же наступив шершавый, ха-ха-ха-гы-гы-гы – наливай, широка страна моя родная!.. и вот Вован, не долго думамши, выдает ответы на американском, английском, ну и туда же пришпандоривает белофинна с мордвой и ныне диким тунгусом… пиздец – все встают, буря мглою небо кроет, бурные овации всего цирка, хипеж „Слава нашей партии!“ и прочая херня… главное, бабки капают, и это, скажу я тебе, Тоня, гораздо лучше для Вована, чем двинуться по воровству чужой собственности, затем связаться с картишками…»

А вот иные лики младенчества и детства: ужасными сказками с хреновым концом и прочими нелепыми страшилками предки строжайше внушают трекать с соседями и в детсадике только на языке папочки-мамочки.

«Ни в коем случае не держи в головке всякую инодребедень, туда лезущую… если же придут в нее, в глупую твою балаболку, незнакомые слова, ты уж ради Христа, Вовочка, не болтай на иностранщине-тарабарщине, помалкивай Христа ради… лучше отрубить себе язык, чем выбалтывать черт знает что… иначе нас с отцом посадят, пытать будут, пока не сознаемся в шпионстве на разные разведки, а тебя заберут волки в больницу, что за колючей находится проволокой, потом будет еще хужей… ни кина, ни ящика, ни печеньица с компотиком – ничего, только четыре стены, посередине койка, а на койке – ты, и в ротике у тебя кляп, чтоб держал, урод, язык за зубами… да ты не загубить ли нас желаешь за то, что мы тебя произвели на свою голову, а?»

Поначалу, года три, сидя дома с баушкой, я вообще помалкивал, тайно радуясь количеству разноязыких слов, которые сами с собою играли, резвились, барахтались в башке, словно тигрята, львята, козочки и ослики в детском загоне зоопарка.

А предки так упирались на работе, что им было не до обучения меня родному языку; чему-чему, говорят, а разговорчикам и треканью жизнь сама тебя научит; вон гляди: птичка чирикает, свистит, по-клецивает, гули-гулит, цацацакает без всяких консерваторий-филармоний, собака лает, кот мяукает, коровка мычит, а вожди речи говорят, херню с потолка обещают всякую мудозвонскую, хорошо, что хоть Сталин подох, не так сажать стали… а иначе тебя давно сгноили бы на урановом руднике и ничего бы ты не узнал хорошего о девушках хороших, не выпил бы, не закусил, не попел песни, невесту не привел бы в дом, может, внуков нормальных нарожали бы… Господи, за что ж Ты послал нам такого, не за дедову ли в Кремле службу у Антихриста?..

Однажды ночью я случайно подслушал, как поддатый предок шутливо спрашивал:

«Дело прошлое, Тонюш, ты там, как говорится, не подвернула ли, между делом, бронетанковому маршалу, которому с пятилетку уже шоферю, или, что еще хужей, заграничному какому-нибудь нашему Штирлицу?.. эти до дюжины языков выучивают… маршал пил в машине с одним таким, и до того допились, что все эти языки у нашего Штирлица начали переплетаться друг с дружкой… у маршала прям фары на лоб полезли… потому что, рассуди сама, не ветром же в Вовку надуло все эти противостоящие нам части инородной речи… причина-то должна быть, куда от нее на хер денешься, судя по марксизму с ленинизмом?.. да я сам бы, если хочешь знать, дрогнул перед маршалом на твоем месте… мы с тобой, Тоня, простые люди доброй воли… палкой больше, палкой меньше – чего ж тут фактически жлобствовать и службу терять из-за пустяка?.. ну не плачь, хрен ли ты, обернись, что ли, люблю ведь я тебя… хули строишь из себя помесь Зои Космодемьянской с Валькой Терешковой, когда жизнь у нас одна на двоих… не хочешь колоться – не колись, что было, то было, а чего не знаем, того и не было, вот и все… ты ведь тоже для наладки нервишек в дом отдыха ездила сама по себе… одно пойми: если б нам голую правду узнать, откуда все это у Вовки взялось, то нам полегчало бы, что скажешь?.. у маршала моего в Бурденке знакомый есть очень замечательный хирург, он и сделал бы Вовке такую же операцию в мозгу… теперь маршал больше не орет во сне: „В атаку!.. смирна!.. вольна!..“ только водку жрать ему не велено, поэтому он и просит супругу вставлять воронку в дырку черепа и заливать туда с полстакана… ну откудова, скажи, эта зараза в нашем идоле заморском?.. не ветром же, повторяю, ее надуло?» «Откуда, откуда?.. вон у Сталина мать была шлюховатой прачкой, а мужик ее вкалывал сапожником… что он, что она – вроде нас с тобою, мудаки мудаковатые, а сынок их был ворюгой и бандитом, как братец мой Пашка, из семинарии его поперли куда-то на нары, а он, вишь, в какие корифеи выбился, до которых всякому Гитлеру шагать-маршировать и плясать вприсядку… „откуда, откуда?“ – оттудова, вот откудова… и не дотрагивайся до меня, скотина олуховатая, езжай за этим делом в дома отдыха!»

3

Предки мои были людьми добрыми, но темными и запуганными режимом; их самих так нашпыняли в детстве, что они, наученные горьким опытом времен, старались привить осторожность со скрытностью и мне; если и задумывались о вопиющих странностях пресловутого поступательного движения Истории к светлым вершинам будущего, то никогда и нигде не высказывались о бреде собачьем совковой действительности; когда осмеливались поносить власть коммуняк, то делали это только в кровати, причем шепотом; видимо, побаивались, что могу заделаться Павликом Морозовым, чудовищем этим поганым, висевшим и в столовке детсадика и над школьной доскою; один вот выдающийся поэт Плисецкий, предок с ним пьянствовал, сказал про добрых замороченных людей так:

на всех давила чья-то волялишь опустив усы в бокалинтеллигентный алкоголико демократии вздыхалза все грядущее в ответемы рты замкнули на засово детях думали, но детине поняли немых отцова вождь смотрел на нас с портретанепостижим непогрешимв Неметчине случилось этотяжелый был тогда режим…

Мне еще повезло: согласно моде и профсоюзным чудесам предки сделали потрясный, чисто шахматный ход; они по блату устроили меня в крутой английский детсадик при органах, чтоб как-то закамуфлировать врожденное знакомство невинного ребенка с основным шпионско-империалистическим языком, подло окружившим страну первого в мире светоча коммунизма; заодно, по категорическому настоянию баушки, взяли аспирантку, чтобы занималась со мною латынью; вот какой фарт клюнул мне в задницу; вместо комплексюг поселилось в психике сплошное удовольствие; меня уже открыто называли вундеркиндом; однажды пригласили поучаствовать в телепередаче; передачка оказалась дешевенькой, но предки стали выдавать бабки на интересные книги, а я, им в ответ, постарался учиться на четверки, если не считать арифметики и алгебры, которые мой мозг отказывался воспринимать, – не считал он их предметами своего интереса; получал я по ним тройки только благодаря помощи Маруси, той самой соседки по парте.

Но мать все равно вечно причитала: «Горе ты наше горюшко, откуда ты только такой взялся с чужими-то словечками?.. Господи, ответь, за какие такие грехи выпало на нас внеочередное страдание, когда за холодильником третий год стоим, ни хрена не получим?»

Не понимали бедняги-предки, какой высоконаучный вопрос ставят они перед вечно помалкивавшими Небесами, по-моему, принципиально не желавшими отвечать людям не то что ни на один из неразрешимых мировых вопросов, но и на чисто бытовые недоумения тоже.

В школе болтал я на английском лучше учителей, которых поражал запасом слов и мгновенным вниканием в различные идиомы; правда, никто из них не знал, что в памяти моей бездонной хранятся целые странички прочитанных книг и чуть ли не весь «Краткий русско-английский словарь», и все это куплено было в магазине «Иностранная книга» на бабки, сэкономленные на мороженом и конфетах; и все книги не просто хранятся, а жаждут поскорей сплести свои странички со страничками французского, немецкого и итальянского словарей – со всеми в них словами, словно бы чующими то близкое, то далекое, однако ж явное между собою родство; узнавание его в языках с каждым годом сознавалось мною все ясней, все сильней; оно требовало свободы восприятия и мышления, как воздуха, как воды, как жратвы, как сна и сновидений; хотя однажды до меня дошло, что за неким пределом – стоп: здесь, в глубинах глубин, владычествуют тайны тайн, поэтому в материнские и отчие лики Праязыка никогда не взглянуть ни одному из смертных.

О«кей, думаю, вот и славно, что никто ничего не понимает, тем более чем ближе ты к тайне подбираешься, тем она оказывается дальше от тебя… горизонт по сравнению с нею – всего лишь эффект шарообразности родимой земли… правда, эта тайна то доводит ум до уныния, то веселит и дразнит, усиливая жажду подобраться поближе… лучше уж, показалось мне, слепо идти на поводу инстинктов, чем пытаться познать непознаваемое… с удовольствием дыши, пей, жри, читай, смотри, кемарь, верь и жди явления единственности истинной любви, словом, соответствуй жизни, а не превращайся в раба науки, заведомо обреченного на отсутствие допуска к первопричинам Начал и Концов…