Председатель КГБ Юрий Андропов
Шрифт:
Я доложил о беседе Андропову. Помню, Юрий Владимирович встал из-за стола и долго ходил взад-вперед по кабинету, а это всегда сопутствовало его серьезным раздумьям. Потом остановился и внимательно посмотрел на меня.
– Плохо, что такие, как Карпинский, уходят от нас. Это свидетельство: в нашем доме не все ладно. Не знаю, поймут ли его в ЦК.
Андропов поручил мне рассказать о беседе Е.М. Тяжельникову, который хорошо знал Карпинского и смог бы повлиять на него. Тяжельников согласился с этим.
Однако, как и ожидалось, в Комитете партийного контроля при ЦК КПСС Карпинского не поняли. Он был исключен
Мы не зря выше помянули пресловутого Дубельта, оставшегося в российской памяти как символ полицейского лицемерия. Стилистика тут напоминает знаменитую пародию поэта А.К. Толстого про "лазоревого" (жандармского то есть) начальника: "Я знал вашу матушку. вас погубили супостаты.". Трудно, конечно, ожидать тут хорошего слога, но посмотрим на суть дела.
Что ж, я тоже знал Карпинского, человек он был в Москве известный. Еврей, усыновленный старым большевиком, другом Ленина, он был баловнем судьбы, типичным советс-
Semandropov
ким плейбоем, которому очень многое дозволялось, за что наказывали других. Человек не без обаяния, он никакими талантами не обладал, умер уже, а вспомнить нечего. Будучи в высокой партноменклатуре, перебрал уж слишком, создав "со товарищи" нечто вроде подпольного издания. Других за такое дело... И начальник мрачной "Пятки" и его шеф Андропов проявляют совершенно несоветское благодушие. Как в той пародии: "Мы знали вашего батюшку." И уже не надо пояснять, какому типу людей сочувствовали начальники очень грозной для других Лубянки.
И вот последний пример в этой истинно бесконечной серии. Рассказывают супруги Соловьевы, перед выездом в Израиль они якшались с "демократической" (тогда говорили "прогрессивной") интеллигенцией. И этому их свидетельству можно поверить: "У Евтушенко был записан телефон Андропова. Узнав, что Солженицын изгнан из Советского Союза, Евтушенко, предварительно выпив для храбрости, вечером 17 февраля 1974 года позвонил по этому телефону:
"Как вы могли лишить Родину такого великого таланта?"
Андропов, уловив в голосе поэта нетрезвые нотки, посоветовал ему позвонить еще раз, когда тот проспится.
За два года до того, весной 1972 года, Евтушенко позвонил по этому телефону и добился частной аудиенции с его владельцем. Так как Евтушенко не делал из этой встречи тайны и рассказывал о ней не только нам, но и очень многим, то мы не видим причины, почему должны о ней умолчать (как мы умалчиваем либо приводим без ссылок ряд других личных свидетельств об Андропове, которые были сообщены нам конфиденциально).
Оба в это время нуждались в такой встрече, хотя причины для этого у них были разные. Поэтом двигал импульс обиды: он возвратился из очередного турне за границу и впервые был педантично, в течение нескольких часов, обыскан на таможне, не без оснований, как обычный советский гражданин, в то время как он сам полагал себя, также не без оснований, необычным советским гражданином. К тому же он недосчитался после этого досмотра ряда вещей в своем багаже: нескольких номеров "Плейбоя", двух-трех склянок с лекарствами, десятка эмигрантских изданий. По этому поводу он сходу написал оскорбленное стихотворение, которое читал нам, так же как и,
"Вопрос исчерпан, забудем об этом. Поговорим лучше о литературе, - сказал Андропов и улыбнулся своей знаменитой и загадочной, как у Джоконды, улыбкой".
Как говорится, без комментариев. Пошлость "воспоминателей" и в той же степени "героев" этой истории слишком уж очевидна. Но опять-таки зададимся вопросом: а вдруг у русских писателей, даже таких знаменитых и к тому же ровесников Евтушенко, как Белов или Распутин, если бы у них вот на таможне обнаружили бы эмигрантские издания и порнуху, помиловал бы их всемогущий Андропов?.
* * *
Теперь следует перейти к двум действительно весьма серьезным деятелям либеральнодиссидентского движения в СССР. Имена их долго, как к ним ни относись, играли весьма значительную политическую роль в истории нашей страны. Речь идет, как нетрудно догадаться, об Александре Исаевиче Солженицыне и Андрее Дмитриевиче Сахарове. При многих своих неприятных личных чертах и слишком уж заметном эгоистическом славолюбии и честолюбии, они были людьми яркими и сильными. Андропов лично и непосредственно участвовал в решениях об их судьбе, всегда, как обычно для него, оставаясь в тени. Вот почему данный сюжет следует рассмотреть с необходимой подробностью.
Semandropov
И разумеется, объективностью. Скажем, вокруг деятельности и творчества Солженицына страсти кипят уже сорок лет, колеблясь чуть ли не от идолопоклонничества до полного поношения. С Сахаровым обстояло несколько проще, его откровенно прозападная ориентация и прямое пренебрежение к "русской идее" вообще были столь очевидными, что его сторонников и противников можно было установить довольно легко. Он так прямо и говорил: я не знаю идей русских и нерусских, я знаю идеи правильные и неправильные... Мысль четкая, но ее упрощенность до крайности очевидна.
Согласно воспоминаниям Г. Шахназарова и Ф. Бурлацкого, Андропов со вниманием и интересом прочел осенью 1962 года повесть "Один день Ивана Денисовича" Александра Солженицына, опубликованную "Новым миром". Со вниманием и интересом прочел Андропов и все другие рассказы и повести Солженицына, опубликованные "Новым миром" в 1963-1964 годах. По свидетельству сына Ю. Андропова - И. Андропова, - его отец очень хвалил "Один день Ивана Денисовича" и "почти восхищался" рассказом "Матренин двор". Он хорошо отзывался о повести "Раковый корпус" и романе "В круге первом". Повесть Солженицына готовилась к печати в "Новом мире", о ней с похвалой говорили на большом собрании прозаиков в Союзе писателей. Большой роман Солженицына распространялся в "самиздате" со второй половины шестидесятых годов, сперва в Москве и Ленинграде, а потом и по стране.