Председатель
Шрифт:
– Шестеро, - отзывается Доня, - в зыбке близнята
– Живем тесно!
– балагурским голосом заговорил Семен.
– В темноте все друг на друга натыкаемся... А ты обзавелся наконец?
– Провоевал я свое потомство... Мы с женой за все время, может, и года вместе не были.
– А все ж хватит, чтоб пацана родить, - замечает Доня, собирая на стол.
– А я и на дочку был согласен, только жена боялась остаться вдовой с ребенком на руках. Не вышло - и все!
Доня зачем-то отправилась
– Все свои? Фрицевых подарков нету?
– Один, - так же шепотом, нисколько не удивленный вопросом, отвечает Семен.
– Петька.
Брезгливая жалость на лице Егора Трубникова Неловкое молчание.
– А что мне было - на пулю лезть?
– сумрачно оправдывается Семен. Зато дом сохранил, семью сохранил...
– Даже с прибавком!
– зло бросает Егор.
С миской соленых огурцов и квашеной капусты входит Доня. Подозрительно поглядела на шептавшихся мужчин, подвинула Егору хлеб и сало.
– Привозной?
– спрашивает Егор, беря сыроватый, тяжелый хлеб.
– Факт, не колхозный!
– с вызовом говорит Доня.
– А что так?
– Колхоз тут такой: что посеешь - назад не возьмешь.
– Одно прозвание - колхоз, - бормочет Семен, роясь в стенном шкапчике.
– Это почему же?
– Председателя силового район прислал, - весело говорит Доня, - из инвалидов войны, вроде вас, только без ноги. Так он два дела знал: водку дуть да кровя улучшать.
– Это как понять?
Семен ставит на стол бутылку мутного сырца и граненые стопки. Разливает спирт по стопкам. Жена следит за его движениями.
– Дамочек больно уважал. Я, говорит, хороших кровей и должен вам породу улучшить...
– Ну, со свиданьицем, братуша!
– Не пью.
– Брезгуете с братом выпить?
– язвит Доня. Помедлив, Трубников холодно объяснил:
– Меня мой комиссар от этого отучил, ненавижу, говорил, храбрость взаймы, воевать надо с душой, а не с винным духом. Я и зарекся.
– Мы не воюем, - говорит Семен, - а храбрость нам и взаймы сгодится. Цокнув стопкой но стопке Дони, он опрокинул водку в рот и, зажмурившись, стал тыкать наугад вилкой в ускользающие огурцы.
Доня тоже выпила в два глотка и, услышав плач, прошла в детский угол поправить сползавшее с дочери одеяло.
– Скажи, Семен, только честно: ты при немцах подличал?
– Ладно тебе, - печально и серьезно говорит Семен.
– Меня уже таскали-перетаскали по этому делу. Ни с полицаями, ни с какой сволочью я не водился. А партизанов насчет карательного отряда предупредил. Где надо, о том знают.
– Так чего же ты боишься?
– А всего, - так же серьезно и печально говорит Семен. Налив себе водки, он выпивает одним духом.
– Всего я теперь боюсь. И чужих боюсь, и своих боюсь. Начальства всякого боюсь, указов боюсь, а пуще всего - что семью не прокормлю.
– Ну, это тебе вроде не грозит: хлеб-то с сальцем едите. Вернувшись, Доня взяла соленый огурец и стала сосать.
– На соплях наша жизнь, чужой бедой пробавляемся...
– Барахолишь?
– Когда в доме восемь ртов, выбирать не приходится, - спокойно подтверждает Семен.
Гримаса сдерживаемой боли исказила лицо Егора. Левой рукой он схватился за культю правой.
– Ты что?
– Рука, - трудным голосом говорит Егор.
– Болит, сволочь, как живая.
– Эка страсть!
– равнодушно ужасается Доня. Чтобы заглушить боль, Трубников встает из-за стола, берет свой рюкзак и протягивает Доне.
– Гостинцы вам привез...
– Он присел на лавку. Запустив руку в рюкзак, Доня достает оттуда бостоновый отрез на мужской костюм. Оторвав нитку, подносит ее к светильнику, нюхает. Нитка не горит и пахнет паленой овечьей шерстью: порядок! За отрезом следует полушалок, который тоже подвергается придирчивому осмотру.
Трубников заинтересованно следит за ней, сидя на лавке; он убирает руку с культи - видимо, боль его отпустила.
– ...Такая, Егор, наша житуха, - напрашиваясь на сочувственный разговор, вздохнул Семен, - хоть репку пой...
– махнул он рукой.
– На шармачка, известно, не проживешь...
– замечает Трубников.
– А как же еще прикажешь?
– Колхоз надо подымать!
– Что?
– Семен поднял_чуть захмелевшие, невеселые глаза.
– Какой еще колхоз?
– Не ерничай...
– Я думал с тобой по-серьезному, - обиженно.говорит Семен, - думал, может, помощь какую окажешь, хоть присоветуешь... Неужто нет у тебя для меня других слов?
– Других слов нет и быть не может, - жестко говорит Егор.
– Советскую власть не отменяли. А пока есть Советская власть, будут и колхозы. И тому, кто землю ворочает, нет другого пути.
– Помолчал бы уж о земле, - тихо, но с не меньшей жесткостью говорит Семен.
– Что ты в земле понимаешь? Ты еще пацаненком от земли оторвался. Тебе чины и награды шли, а мы эту землю слезой и кровью поливали...
– Нешто он поймет тебя?
– вмешивается Доня.
– Начальство. Известно, по верхам глядит.
– Бросьте, какое я начальство?! А только еще раз напомню: живем мы при Советской власти.
– Плохо нас твоя Советская власть защитила, - медленно проговорил Семен, - ни от фрицевых пуль, ни от фрицевых лап...
– Он мельком взглянул на Доню, и скулы его порозовели.
– Не защитила. Хватит! Ничего нам от вас не надо, только оставьте нас в покое с нашей бедой, будем сами как-нибудь свою жизнь ладить.