Председатель
Шрифт:
– И мы выражаем уверенность, что данная кандидатура оправдает возложенное на нее доверие. Прошу поднять руки!
– слышат они голос Клягина
Кто-то подвинулся. Трубниковы сели в уголок, и взгляду их представился странно недвижимо молчащий зал.
– Чего тут деется?
– шепотом спросил Семен какую-то старушку.
– Раменкова выбирают, - прошептала та.
Тот же зал со стороны президиума: люди словно окаменели, есть что-то давящее, почти грозное в этой недвижимости и молчании.
Нахмурился Клягин.
Непроницаемо
Спокоен Ширяев.
Слабая улыбка надежды тронула бледный лик Раменкова.
– Товарищи, вы, может, не поняли...
– начинает Клягин.
– Все поняли!
– Не хотим!
– Не нужны перевыборы!
– Даешь Трубникова!
– Мы к Егору Иванычу претензиев не имеем!
– вскочив с места, кричит скотница Прасковья.
Трубников поднял руку.
– Неужто?
– холодно произнес он.
– Я человек грубый, жестокий, самоуправный...
– Да мы не в обиде!
– кричит кто-то из задних рядов.
– Не в обиде?
– Трубников впился в зал своими глазами-буравчиками.- А я так в обиде! Плохо работаете, мало. При такой работе сроду в люди не выйти...
– Так говори прямо, чего надо!
– слышится свежий, молодой голос Павла Маркушева.
– Не тяни резину, батька!
При этом слове Трубникова шатнуло, как от удара в грудь. Тихо, со странной хрипотцой он ответил:
– Двенадцать часов в полеводстве, четырнадцать - на ферме.
– Так бы и говорил!
– весело крикнул Маркушев.
– Нашел чем испугать!
Кто-то засмеялся, кто-то хлопнул в ладоши, кто-то подхватил, и вот уже аплодирует весь зал.
– Голосуем! Голосуем!
– требуют люди.
– Кто за Трубникова?
– говорит Ширяев.
– Прошу поднять руки!
Радостно и гордо люди вскидывают вверх руки; чуть помедлив и покосившись почему-то на угол, невысоко поднял руку Алешка Трубников. Но это не так. В зале воцарилась странная, напряженная тишина, и люди медленно, угрожающе поворачиваются к углу, где сидят Семен и Доня Трубниковы.
Под взглядом односельчан Семен опустил глаза. Доня заерзала на лавке, пальцы ее судорожно передернули на плечах нарядную шаль. А люди смотрят молча, ожидающе, недобро, поднятые вверх руки словно застыли. Доня опустила шаль с плеч, будто ей жарко, и вдруг резко, зло пнула мужа локтем в бок и тут же вскинула белую, по плечо голую руку. Его губы беззвучно шепчут:
– Уеду... Уеду... Уеду...
– Единогласно!
– громким, твердым голосом произносит Маркушев.
– Единогласно!
– повторяет Ширяев. Трубников встал из-за стола, шагнул вперед.
– Ну, так...
– сказал Трубников и замолчал.
– Раз вы так.
– Он опять замолчал.
А зал, почувствовав его волнение, ответил шквалом аплодисментов.
Перекрывая шум хлопков, Трубников крикнул:
– Будем, как говорится, насмерть... вместе - до коммунизма!
Часть вторая. БЫТЬ ЧЕЛОВЕКОМ...
Пепельница, полная
В кабинете секретаря райкома идет очередное заседание. Сейчас говорит Трубников. Он сильно изменился с той поры, что мы с ним расстались: поседел, лицо изрезалось глубокими морщинами на лбу и вокруг рта, но взгляд по-прежнему тверд, неуступчив.
– ...Обязательства, обязательства! Вечно одна погудка. Разве мать берет обязательства перед младенцем? Она его просто кормит своим молоком. Вот и мы должны накормить народ...
– О том и речь!
– торжествующе перебивает его секретарь райкома Клягин.
– Вот товарищ Сердюков, - он кивает на тучного председателя с буденновскими усами и Золотой Звездой Героя Социалистического Труда на кителе, - обязуется довести годовой надой до шести тысяч литров молока.
– От каждой из двадцати коров рекордной группы, - насмешливо доканчивает Трубников.
– А с остальных трехсот, дай бог, полторы тысячи нацедит!
– Сказал бы просто, что славе моей завидуешь!
– Председатель с буденовскими усами косит на свою звездочку.
– Нет!
– с силой говорит Трубников.
– Спаси меня и помилуй от такой славы, как твоя или его.
– Он тычет культей в другого "звездоносца".
– А я чем тебе не угодил?
– усмехается тот.
– Высокими урожаями, - отвечает Трубников.
– Тридцать пять центнеров с гектара на площади, где собаке задрать ногу негде!
– Постой, Егор Иваныч, - вмешивается секретарь.
– Ты подойди к вопросу политически. Товарищ Сердюков и Мышкин своими рекордными достижениями показывают всему миру безграничные возможности колхозного строя.
– Показывают - это точно!
– с горечью говорит Трубников.
– Да разве колхозы для показухи существуют? Наше дело - производить... А вот что мы производим...
Он достает из кармана завернутый в газетную бумагу кусок ржаного хлеба Разворачивает газету, видна дата: "30 марта 1952 года".
– В столовой я этот хлебушек взял, - говорит Трубников.
– Кусок с ноготок, а сто граммов тянет. Вода, глина и жмых - тяжелая смесь. Вот чем людей кормят!
Председатели, кто смущенно, кто с огорчением, кто равнодушно - не такое видывали, - разглядывают страшный суррогат хлеба.
– К чему это?
– поморщился секретарь.
– А к тому, что хозяйничать по-сердюковски колхоз "Труд" не будет. Мы берем три тысячи литров с коровы, зато от всего стада. А стадо у нас восемьсот голов. Урожай зерновых у нас - шестнадцать центнеров с гектара, зато на всей площади. И наша задача - сделать все хозяйство высокопродуктивным, а не поражать мир липовыми цифрами.
– Трубников перевел дух, поднялся!
– Если разрешите, товарищ Клягин, я пойду, сын у меня что-то приболел