Председатель
Шрифт:
– Вон вы куда гнете!
– вскинул мрачно глаза Трубников.
– Не выйдет!..
– Зачем пугать?
– говорит Калоев почти весело.
– Мы тебя немножко воспитаем. Ты не понимаешь морально-политического смысла этого мероприятия. В одном колхозе тридцать человек поступают в институт!
– Но позвольте: разве у ребят настоящая подготовка?! Ведь большинство и в институт не поступят, а назад не вернется, а если вернется, так с щербинкой в душе...
– Хватит, мы не на базаре!
– жестко
– Ступай приведи себя в порядок, скоро начинать...
Трубников и Кочетков ведут тихий разговор в кухне.
– Поверишь, мне стало страшно...
– Трубников чуть поморщился.
– Это не фанатик, не жестокий, хоть и честный, дурак - мы с тобой знали и таких, - не демагог, а прямой, почти открытый враг всего, ради чего мы живем.
– И все-таки, если ты сейчас уступишь, считай, тебя уже нет, - твердо говорит Кочетков.
Ярко освещенный подъезд колхозного клуба. Доносятся звуки штраусовского вальса. В дверях толпится пожилой народ, глядя на танцующую молодежь.
Кружатся с нарядными кавалерами и друг с дружкой девушки, иные еще в школьной форме, иные в праздничных, взрослых платьях.
Стрекочут кинокамеры. Сиренево клубятся лучи юпитеров, щелкают фотоаппараты. Потные корреспонденты задыхаются от обилия материала.
Танцуют в фойе и большом зале, до половины освобожденном от кресел. Оркестр помещается в глубине сцены.
Отечески поглядывает на веселую кутерьму представитель обкома партии Георгий Калоев. Инструктор ни на шаг не отходит от него.
Оркестр заиграл красивую и грустную мелодию.
Калоев подходит к нетанцующей молодежи и по-дирижерски вскидывает руки.
– Ну, хором... "Меж высоких хлебов...". Ребята нестройно запевают.
– Веселей!
– кричит Калоев.
– "Горе-горькое по свету шлялося...".
Поют ребята.
Калоев дирижирует хором. Песня явно не получается. Певцы все больше и больше скисают и наконец умолкают совсем
Оркестр, чтобы исправить положение, играет бурную плясовую.
На круг вышли всего две-три пары.
Большая группа молодежи - будущие студенты - столпилась в углу и о чем-то взволнованно переговаривается.
– Товарищи, на круг!
– кричит парень с красным бантом на рукаве, словно свадебный шафер.
Никто не откликается на призыв.
Калоев недовольно хмурит брови.
Парень с бантом бросается к "студентам", подхватывает Нюру Озеркову и начинает с ней отплясывать. Они не находят подражателей, да и сама Нюра, освободившись от кавалера, возвращается к товарищам.
– Маркин!
– окликает Калоев парня с бантом. Тот подходит.
– Что смолкнул веселья глас?
– шутливо, но с опасной ноткой спрашивает Калоев.
– Да беспокоятся они, что Трубникова нет, - смущенно
Калоев надменно вскинул бровь.
– А представителя обкома партии им мало?
– Боятся - вдруг он справок не даст, а без справки никуда не сунешься.
– Передай им - справки будут!
– покраснел Калоев.
– Это я, Калоев, говорю!
– Да ведь они такие...
– мучительно мнется секретарь.
– Для них Трубников - закон... А он не пришел...
– Ну, так он придет!
Щеголеватые сапоги шагают по влажной после недавнего дождя земле, наступают в плоскую лужу, давя в ней отражение месяца, подымаются по ступенькам крыльца.
Трубниковская собака, такая злая в недалеком прошлом, подняла голову, раздумывая - вылезать ей из-под крыльца или нет, и, лениво зевнув, закрыла глаза.
Трубников сидел в носках на постели и читал какой-то журнал. Он, конечно, слышал, что кто-то вошел, но поднял голову, лишь когда Надежда Петровна окликнула его.
– Егор, к тебе пришли!
– Добрый вечер... Моя хозяйка, - представляет Трубников Надежду Петровну.
Та шагнула было к Калоеву, протянув дощечкой руку, но тот будто не заметил ее, и рука женщины опустилась.
– О твоем аморальном разложении мы поговорим в другом месте!
– с яростью бросает Калоев Трубникову.
– А сейчас кончай волынку, гражданин председатель!
– Я вроде еще не заключенный.
– Далекая усмешка тронула сухие губы Трубникова.
– Это я от многих слышал, - почти устало сказал Калоев.
– В общем, ты сейчас придешь, скажешь ребятам напутственное слово, а потом катись на все четыре стороны. У тебя в распоряжении десять минут.
Проходя мимо освещенной изнутри боковушки Кочеткова, Калоев вдруг свернул к ней и резко отдернул занавеску. Сидящий на койке Кочетков поднялся.
Несколько секунд Калоев молча сверлит его взглядом, задергивает занавеску и выходит.
– Давай ордена, мать!
– сказал Трубников Надежде Петровне.
– Сегодня надо быть во всем параде!
Меж тем "веселия глас" окончательно замолк в клубе. Даже оркестрантам надоело играть впустую, и они с унылым видом выливают слюни из труб.
Ребята шушукаются по углам
Вдоль стены прохаживается Калоев и инструктор. Калоев нервно поглядывает на часы.
– Совсем разложился... Удельный князь, многоженец!.. Как такого партия терпит?!
Но вот будто ветром разнеслось по клубу: "Трубников! Трубников!" - и весь народ хлынул в зал.
Калоев удовлетворенно улыбнулся - председатель был точен.
Вместе с инструктором по культуре Маркиным и другими официальными лицами Калоев занимает место на сцене, имея за спиной оркестр.