Предсказание
Шрифт:
Эдвард молча полировал пивные бокалы.
– Мальчишку жалко. Ни за грош пропал. Эти козлы, охрана наша, мать её, сразу и не поняла, что происходит. Этих ублюдков и след уж простыл, когда его нашли... Ножевые раны, однозначно. От побоев столько грязи не бывает. Сколько раз я говорил: в сортире должна стоять охрана! Так нет же, эти аристократы грёбаные себе такого позволить не могут! Они только баб в зале лапать горазды. Уроды, - Алберт резко встал и подошёл к Эдварду.
– Тебе помочь чем, пока я не ушёл?
– Замени меня на несколько минут, - коротко ответил Эдвард.
– Отойду ненадолго.
– Не вопрос, -
Эдвард вошёл в туалет, не отвлекаясь на бьющие в нос запахи хлорки и всепроникающую вонь человеческих испражнений, заперся в правой кабинке и тщательно отмерил расстояние от унитаза до окна под потолком. Когда тебе хорошо за сорок, уже не всё даётся так легко, как раньше.
Он встал на крышку унитаза, открыл пыльную раму, подтянулся на руках и скользнул в чёрный провал окна. Нога нащупала кучу ящиков, сваленных с той стороны. Это хорошо. Значит, доберёмся без приключений.
Ночь была лунная, и слабый свет проникал между стенами складов и задней стеной «Кровавой Бани». Эдвард осторожно двинулся по узкому проходу к задней двери бара. Восемь лет назад, пока здесь не построили склады, тут стояли мусорные баки и пустая тара. Сейчас же это место использовали для того, чтобы до поры до времени приберечь груз для Жана. Эдвард заметил чёрную бесформенную кучу на цементе и подошёл ближе. В нос резко ударил знакомый до рези в глазах запах кислой ржавчины. Такой сильный, что, кажется, Эдвард почувствовал вкус свежей крови на языке. Как тогда, в ванной. Когда нашёл Даррена. И как тогда, Эдвард снова не мог ничего сделать. И возблагодарил Бога за то, что это не случилось у него на глазах. Иначе его тело сейчас лежало бы рядом, дожидаясь приезда Жана с его труповозкой.
«Даррен. Я не смог бы смотреть, как ты умираешь ещё раз».
В темноте было всё равно, какого цвета у него волосы. Эдвард присел рядом с ним и коснулся ладонью влажной липкой одежды. И услышал в ответ... Вздох? Хрип? Что? Какой-то звук. Мальчик был жив. Просто ещё не умер. В венах осталось совсем немного крови, и сердце бьётся. Очень медленно. Медленно. С каждым разом всё реже. С каждым ударом.
«Но я ничего не могу для тебя сделать. Слишком много времени упущено. Помощь оказывать поздно. Даже если вызвать врача. Даррен».
– Пришёл с тобой попрощаться, - прошептал Эдвард, касаясь слипшихся от крови волос.
– Ты уж прости меня, Гарри. Они пришли за тобой. Я ведь тебя предупредил. А ты не послушал...
Он опустился на колени и положил на тело обе ладони.
– Прости, - прошептал Эдвард и, закрыв глаза, тихо добавил, - Даррен.
Путь обратно дался ему с большим трудом. Дыхания не хватало. Сердце стучало, как после быстрого бега. Почему-то слезились глаза. И сжималось горло.
«Это был просто посетитель. Может быть, его даже звали совсем не Гарри. Возможно, он был убийцей или извращенцем. Или просто подонком. И всё это заслужил. Возможно».
Эдвард сунул голову под кран и постарался смыть все мысли потоком холодной воды. Вместе с кровью этого
Эдвард вернулся в зал гораздо позже, чем планировал, но Алберт ничего ему не сказал. Они подменяли друг друга уже девять лет - срок не малый. Алберт голубым не был. Он был просто хорошим парнем. И помог Эдварду с похоронами, потому что в тот момент Эдвард был всё равно, что мёртвый. Теперь им не нужно было много слов, чтобы сразу понять состояние друг друга. Алберт был его единственным близким человеком. Даже несмотря на то, что они так и не переспали. Зря все на что-то там намекали. После Даррена он сознательно избегал серьёзных отношений, лишь изредка позволяя себе разнообразить одинокие уик-энды романами на одну ночь. Возможно, Эдвард был бы не против. Но Алберт просто был его надёжным другом, и лучше него никто не мог понять, что чувствовал этот суровый сдержанный человек с тяжёлым застывшим взглядом.
– Сердце прихватило?
– негромко спросил Алберт.
– Наверное, погода меняется, - безразличным голосом отозвался Эдвард.
– Спасибо, что выручил. Иди, уже поздно.
– Ничего, на автобус успеваю. Ты точно в норме?
– В норме, Ал.
– Тогда до встречи, Эд. Удачной охоты!
– Алберт по традиции хлопнул сменщика по плечу и пошёл к выходу.
А Эдвард заступил на своё дежурство. И больше не думал ни о чём. На это время ещё будет. Дома.
А в три часа ночи пришёл ОН.
Сквозь табачные клубы возникшая в баре фигура показалась Ангелом Ада, который пришёл забрать душу умершего.
Как только он вошёл, всё как-то замерло. Будто каждый попытался стать ниже ростом. Хотя некоторые сидели к вошедшему спиной. Но они его почувствовали.
Эдвард работал в этом притоне достаточно долго и прекрасно мог отличить настоящую опасность от показной. А этот человек был опасен. По-настоящему. Эдварду было знакомо это выражение лица. Люди с такими лицами возвращались с войны. Или много лет работали военными врачами. И видели такое, что не приведи Господь. И не только видели, но и делали.
Мужчина не был красив, хотя привлекал именно своей некрасивостью, и не был молод, хотя сколько ему лет, точно сказать было трудно. Не то тридцать, не то все пятьдесят. А ещё у него были такие глаза, словно в этой жизни он пережил всё, что только можно было пережить. И внутри у него уже давно всё умерло. Такие люди не знают страха и сострадания. Потому что у них нет души. Чтобы сохранить рассудок, им пришлось душой пожертвовать. Эдвард у приходилось встречать таких людей, и он, как правило, старался без крайней необходимости с ними не общаться
Этот посетитель появился здесь впервые, и Эдвард, едва его увидел, сразу понял, что ЭТОТ пришёл за мальчиком... Но пришёл слишком поздно.
Гость протиснулся к бару. Высокий, крепкий и худощавый, он был одет в светло-голубые джинсы и такую же рубашку. Эдвард отметил застывшее бледное лицо, пригвождающий к месту взгляд, неторопливые экономные движения и руки пианиста. Или профессионального убийцы. У них тоже очень красивые руки.
– Добрый вечер, - черноволосый мужчина не без усилия придал своему угрюмому измождённому лицу выражение, наиболее приемлемое для общения. Голос у него был негромкий, ровно поставленный, но в то же время звучал так, что не него невозможно было не обратить внимания.