Предсказания китайского печенья
Шрифт:
И я поверила! Повелась на льстивые речи, на смиренно склоненную голову.
Вспомнила слова Янкевича: «Лучше худой мир, чем добрая ссора». И напрочь забыла о том, каким коварным может быть Мишель. Анри должен был приехать через два дня, и я нуждалась в нейтралитете Мишеля также как и он в моем. Мишель и я прошлись по комнатам в поисках места для душевного разговора. Через минуту стало ясно, что это невозможно — веселье било ключом, танцы, выпивка, здравицы Мишелю.
Немного стушевавшись, Мишель предложил уединиться в его спальной недоступной для гостей. Там-то уж нас никто не потревожит, и мы
Я колебалась. Как-то неспокойно было на сердце, но не хотелось показаться зашореной и всего на свете боящейся деревенской девушкой. Я ведь смогу все контролировать? И я согласилась…
Прихватив с кухни бутылку шампанского и два фужера, мы никем не замеченные направились в спальню Мишеля. В спальне был полумрак, разогнанный раздвинувшим шторы Мишелем. Он предложил мне место на застеленной меховым покрывалом постели, сам устроился на низком пуфике. Еще и еще раз он просил прощения за тот вечер, печально подытожил, что вражда не принесет добра никому, просил меня понять, что он пытался оградить Анри от мошенничества, в котором был уверен. Теперь он убежден в обратном — мой отказ на его предложение показал мои чувства к Анри, и он действительно рад за своего друга.
Я была на высоте и даже спрашивала себя «это ли не победа?». Он смотрел на меня снизу вверх, и это выигрышное положение утвердило меня в поражении Мишеля.
Мишель свергнут, Мишель у моих ног!
Гостеприимный хозяин наполнял шампанским бокалы и льстивым ядом мое сердце.
Отлучившись на минуту в прилегающую к спальне, ванную комнату, он вернулся и вновь наполнил бокалы, поставленные им на плоскость у широкой спинки кровати.
Голова моя кружилась, но на просьбу Мишеля выпить за счастье Анри не смогла ответить отказом. Пригубила шампанское, Мишель запротестовал, вынуждая меня сделать еще глоток. В уже неверном свете, проникающем в спальню из раздернутых штор, увидела после осевшей пены, белый налет на стекле бокала. Подняла потяжелевший взгляд на Мишеля, он улыбнулся, и улыбка его расплылась по всему лицу и спальной и осталась висеть как улыбка чеширского кота.
Сознание вернулось, будто внутри моей головы на полную громкость включили радио.
Стальным обручем стянуло виски и затылок. Очень хотелось пить, во рту чувствовался металлический привкус, словно я лизнула ржавую трубу. С трудом и со стоном я повернула свою голову к источнику света, но глаз не открыла. Не могла.
В школе я читала, что древние греки клали покойнику на глазницы монеты, чтобы заплатить Харону, перевозчику душ через Стикс, реку, отделяющую царство живых от царства мертвых.
Может, я умерла? Не может быть так плохо живому человеку! Я с трудом разлепила веки — свет был приглушен знакомыми мне шторами. Я попыталась вспомнить где нахожусь… В комнате моих родителей? Нет. У Аллочки? Нет. Вчера… Я была на вечеринке у Мишеля!
От такого толчка мозг сорвался с тормозов, и память возвратила мне события вчерашнего дня. В обратном порядке, как будто киномеханик неправильно зарядил пленку. Улыбка Мишеля, он сидит на пуфе, затем мы танцуем, поздравляем Мишеля, знакомимся с его коллегами, Мишель снимает ткань платья со шпильки моей туфли. Я резко села на постели, отчего мой мозг словно проколола эта злосчастная шпилька.
Почему? Что случилось? Я что, напилась? Трудно в это поверить, со мной никогда такого не случалось… Правильно говорит Аллочка: «все когда-нибудь случается впервые». Я осмотрелась в полумраке спальной. Фигурки нецке, фотографии, книги, два бокала…
Два бокала. Я и Мишель.
В желудке у меня родилось чувство страха, поминутно растущее и превращающееся в чудовище. Чудовище раскрыло свою пасть, я сорвалась с постели и рванулась в ванную. Меня выворачивало наизнанку. Слезы текли ручьем от невыносимой головной боли. Казалось, сейчас голова разломится пополам. Я плеснула в лицо холодной водой, подержала ледяные ладошки на висках, подняла голову и взглянула на зеркало.
Красотка. Красные глаза, припухшие губы, следы былой прически.
И еще. Я была голой.
Ни нитки.
В страшном сне мне не могло такое присниться. Но сначала скорая помощь — открыв зеркальные створки, я заглянула в аптечку Мишеля в поисках обезболивающего.
Перебирая таблетки и порошки, ища спасения от головной боли, я вдруг отчетливо вспомнила, как была удивлена, что у чистюли Мишеля оказался грязный, с белым налетом бокал. До меня вдруг дошло, что это не грязь, а следы порошка, приведшего меня в такой плачевный вид. Что же произошло, после того как я перестала соображать? И для чего я стою тут голой? Кто меня раздевал?
Надо вернуться в спальню. Надо найти кого-нибудь. Я проглотила аспирин и, завернувшись в полотенце, вышла из ванной. Для начала я раздвинула шторы.
Комната залилась солнечным светом. Ого, уже давно утро. На пуфе, служившем сиденьем Мишелю, лежала сложенной моя одежда. Будучи в таком состоянии я сама не смогла бы сложить ее так аккуратно. Это Мишель, чистюля в любом виде.
Я успела надеть нижнее белье, когда откинутое мной одеяло, вместе с меховым покрывалом, застилавшим вчера постель, задвигалось, издало нечленораздельные звуки типа «Ооо-хо-оо». Я остолбенела. Одеяло задвигалось вновь, выдало: «О-ля-ля», и обзавелось головой Мишеля. Если бы я была самкой крокодила, я с удовольствием откусила бы эту голову.
— Ты гад, гад! — я стучала кулачками по куче белья, стараясь попасть в голову.
Мишель выпрыгнул из постели и схватил меня за запястья. Удалось это ему с трудом.
Всплеск гнева облегчения мне не принес, стало только хуже, когда я увидела голого Мишеля. Он держал мои запястья, а я отворачивала лицо, чтобы не видеть его обнаженного тела.
— Остановись! Ты мне уже разбила нос однажды! Все. Ничего не поделать. Что было, то было.
— А что «было»?!! — закричала я.
— Ты не маленькая, Неле.
— Нет, Мишель, так не пойдет. Тебе придется все объяснить мне! — снова крикнула я. — Что ты добавил в мой бокал?
— Кое-что, что бы развеселить тебя, — Мишель улыбнулся.
— Считай, развеселил. Наркотик?
— Какая разница… — улыбка переродилась в похотливую гримасу. — Зато ты стала безотказной, такой нежной и страстной, как кошка.
— Гад, — я не верила ему ни капельки. — Мне кажется, я просто вырубилась, и если ты после этого занимался с моим бездыханным телом любовью, то чем ты лучше некрофила? А может, и вовсе ничего не было!