Представление должно продолжаться
Шрифт:
– Но здесь мы побеждаем.
– Мы победили бы и в той войне, если бы в России не началась революция.
– Несомненно.
– Теперь мы сражаемся и побеждаем тут, среди кактусов и пальм… Но скажите, полковник, вам никогда не хотелось вернуться туда, в Россию?
– Каждый день, мой генерал.
– Но ведь там уже все совсем по-другому и не осталось ничего из того, что помним мы с вами… Вы знаете, куда именно вы хотели бы…
– Да. Я знаю. Может быть, я уже не смогу, не успею и окончу свою жизнь в чужих войнах и победах. Но мой сын, Валентин Валентинович,
– Что же это кажется вам таким неизменным, полковник? – Беляев обернулся заинтересованно, блики огня плясали в его больших, выпуклых глазах. – Я даже представить себе не могу…
– Это место называется Синие Ключи, мой генерал. Но дело не в названии. У каждого свои Ключи, но пока человек жив – они в его сердце как основание, цель и смысл. И когда-нибудь мы все непременно туда вернемся, – спокойно закончил Валентин Данилович Рождественский и передал сыну вновь наполненную миску с похлебкой из мяса подстреленной индейцами капибары.
(Россия, Соловки, 1937 год)
– И что же стало с ними со всеми? Живой хоть кто теперь-то? И неужто Синяя Птица по сей день стоит?
Широкое и угловатое удмуртское лицо рабочего Миши было освещено детским вдохновением. Или просто – светом из окна, в котором тлел бесконечный северный закат. Там, за толстой стеной постройки шестнадцатого века, стелились длинные ленты тумана, сырой воздух дышал черемуховым ознобом, и ночная птица скрипучим голосом перекликалась с лягушками.
– Мишенька, – устало вздохнула немолодая женщина, подошедшая к окну с ящиком, полным грязных пробирок, – Синие Ключи не могут исчезнуть, ибо это – миф, архетип… Архетипы не исчезают. Не вам ли Павел Александрович говорил на лекции?
– Да какой же они миф? – рабочий обиженно и несогласно нахмурился. – Это же самая что ни на есть живая жизнь, как раз такая, какая всем нужна! Вот и товарищ Арабажин сейчас скажет… вы ведь это все в романе по правде описали, верно? Все как есть?
Во взгляде – почти мольба.
Аркадий Андреевич Арабажин, не торопясь отвечать, аккуратно разгладил листы самодельной тетради, свернул ее и убрал за пазуху. Первый большой литературный труд в его жизни; и, очевидно, последний, ведь не стоит надеяться, что тетради сумеют пережить автора. Он бы и читать никому не стал, но как-то так получилось… Под исход ночной смены, когда вокруг – только свои, привычные лица, и сквозь журчанье воды в каменном желобе слышны становятся легкие звуки извне…
И можно немного перевести дыхание и убедиться, что жизнь – вот она, продолжается как ни в чем не бывало.
Собственно, и он, доктор Арабажин, большевик с тридцатипятилетним стажем – его ведь из партии не исключили, по крайней мере – никаких постановлений на сей счет предъявлено не было, просто забрали партбилет со всеми прочими документами, и думай что хочешь, – так вот, он – тоже продолжается, учитывая обстоятельства, вполне полноценно. Производство йода из морских водорослей – дело интересное и, главное, полезное при любом режиме.
Бледное небо, холодное море, стеклянный блеск озерной воды, над которой – приземистые, будто из корней выросшие монастырские стены. Кажется, только эти стены и держат остров – как прочные ребра, без них он бы давно уж развалился, растекся топкими протоками, смешался с морем, растворился… Он и так-то – сродни миражу, если бы не бодрые оклики часовых, впору бы и усомниться, реален ли. Заключенные – не в счет, их суетливо мельтешащие тени – часть извечного декора, такие же точно, как черные рясы и клобуки, что мелькали здесь столетиями. Архетипы, да. Вот Павел Александрович – отец Павел – определил бы вернее, он знает об этом лучше всех. Но отец Павел говорит редко, молчит и теперь, хотя наверняка понимает, что именно его слов ждут и автор, и слушатели.
– Синяя Птица, – вздыхает женщина с пробирками. – Это она ведь без всякого Метерлинка обозначила, ваша девочка?.. А мы в песочный цвет красили, – продолжает так же отстраненно, без паузы. – Мне казалось – скууучно. Скучнейшая доля – весь век провести в усадьбе. Сбежала в революцию! Не спорю, оказалось – весело.
Засмеялась и ушла вглубь обширного помещения, обставленного причудливо и жутко, в изысканном средневеково-алхимическом стиле. Как выразился тот же отец Павел – только сушеного крокодила на потолке не хватает. Колеса, ременные передачи, сырье в длинных, как гробы, ящиках, клубы пара тяжело поднимаются вверх и липнут к сводам. От едкого запаха водорослей постоянно першит в носу и в горле. Впрочем, все привыкли.
Встал и Арабажин. Миша и еще один рабочий – цыганистый парнишка из-под Харькова, угодивший в НКВД за искусство травить анекдоты – в унисон разочарованно вздыхают, им хочется слушать еще и еще.
Аркадий вышел во двор и остановился – дальше идти не стоит, во время смены положено работать, а не шляться. Смена уже кончается – тлеющий закат незаметно сменяется восходом, и трава под стеной, за поленницей, темная от росы. Позади слышны шаги. Худой носатый человек, читавший когда-то лекцию об имяславии, которую слушали Максимилиан и Атя, тоже спустился во двор и остановился рядом.
– Я отчего-то знаю, что она вас дождется, – чуть хрипловато сказал он. – А ваш роман о Синих Ключах будет напечатан.
– Вы, отец Павел, сегодня прямо как цыганка, – улыбнулся Арабажин. – Гадаете на кофейной гуще и говорите именно то, что клиент хочет услышать. Наверное, это вам цыганскими мотивами из моей писанины навеяло…
– Нет. Я просто вижу, что так будет.
– Но я не знаю, где поставить точку.
– Что ж, тогда не ставьте ее пока. Почему-то я уверен, что у вас, в отличие от меня, еще есть время.
Двое людей стоят плечом к плечу и молча смотрят, как тяжелые тучи ползут за горизонт, к той черте, что отделяет, а на самом деле – соединяет остров с Петербургом, Москвой и Синими Ключами. Которые, как и положено архетипам, все стоят своих на местах, что бы ни делали люди с их именами и стенами.