Предыстория
Шрифт:
А солнце их славы уже зашло, и черные тучи врагов уже окружили маленькую кучку людей в белых одеждах. Все было кончено. Падали последние воины, все туже сжималось кольцо врагов вокруг них, и когда оно сжалось почти совсем, в кольце стоял один Ян Вереск, даже не стоял, а полулежал. Стояла только одна его нога, другая, согнутая, упиралась коленом в землю и вся истекала кровью.
Хохот пронесся в рядах врагов, и сильнее всех хохотал высокий рыцарь в черных латах с коричневым лицом, изуродованным белыми шрамами, тот, которому так доверчиво оказали гостеприимство жители страны и на которых он в благодарность обрушил кровь и ад. Он хохотал, захлебываясь, а у человека, стоящего на колене, звенело в ушах, наливались кровью глаза, тело все слабело и слабело, и последние отблески жизни угасали в глубине души. У высокого лицо дергалось от смеха, он слез с коня и подошел к безопасному теперь врагу, как входят в клетку ко льву, которого каждую секунду грозит оставить жизнь. Хохот стал еще пуще: «Магистр, черт возьми, это почти символ». Лицо магистра горделиво искривилось, и он процедил сквозь зубы: «Что, волк, стоишь? Стой, стой, так же, как ты сейчас стоишь на коленях, так мы поставим на колени весь мир». И он ударил Яна в лицо.
Черный туман клубился в голове, кровь из рассеченной головы слепила глаза, боль терзала человека, но человек поднатужился и встал. Залитый кровью, с выбитым глазом, с левой рукой, лишенной пальцев, из которой хлестала кровь, с телом, на котором было по меньшей мере полтора десятка ран, опирающийся на меч, — он был так страшен, что враги отступили в сторону, и круг сделался шире. И в кругу стояли две фигуры, одна черная и страшная, и другая, обессиленная и затравленная. И не успели рыцари даже броситься вперед, как в воздухе, точно молния, мелькнул меч и донесся глухой звук удара. Фигура магистра еще с секунду постояла прямо, а затем начала клониться все ниже и ниже, голова с левым плечом скользнула вниз и упала на землю, прежде чем он сам рухнул на нее, грузно ударившись всем телом, закованным в латы.
Враги остолбенели, и теперь хохотал человек, хохотал безумно, хохотал до тех пор, пока кровавая пена не выступила у него на губах. Глаза смотрели безумно и сквозь бороду, запекшуюся в один кровавый комок, вылетали брызги крови и вместе с ними колючие, безумные слова: «Эгей, вы, черные собаки. Вы раздавили мою страну, мой народ, вы наступили на солнце наше грязной ногой. О, наше солнце. Где ты? Где ты? Но…выступит знамя (он глотал собственную кровь, заливавшую ему рот)… явится знамя Бранибора. Трепещите, псы. Я — первый Ян, но много таких… явит вам… наша земля, черные собаки. Вы будете хохотать так, как хохотал недавно… этот человек, эта свинья, которая поела нашего хлеба и заплатила… нашей кровью. Ложь. Он теперь заплатил за это своей кровью. Ложь, что погибла наша земля. Она встанет. Грядет и на вас девятый (подбежавший рыцарь ударил его мечом в грудь, и он последним своим дыханием выдавил вместо слова «вал» имя сына, который теперь где-то спасал знамя Бранибора) …грядет и на вас девятый… Ян». Глаза его закатились, и он стоял как призрак этой изувеченной несчастной страны, весь покрытый кровью, гордый и непокоренный, подняв кверху окропленный кровью магистра меч. На него набросились, и он упал. Последние искры сознания пробежали в его голове и он умер. Но долго еще рыцари секли его мечами, топтали ногами и яростно плевали на труп Вереска.
А в это время сын его стоял на высоком каменистом острове посреди болота и смотрел туда, где вершилась страшная трагедия смерти. Слезы текли по его лицу, и слова мести шептали его губы. Он держал знамя сложенным у своего сердца и взывал к чести Бранибора, к своей горькой до боли, обездоленной земле. И в это время случилось невероятное: на горизонте рассеялись черные как сажа тучи и заходящее солнце уложило на поле последнего сражения свои алые как кровь лучи. Это продолжалось мгновение, не более, последний алый краешек солнца скрылся за горизонтом, и на обездоленную землю пала душная черная ночь.
Солнце Бранибора закатилось, бросив последние лучи на место, где погибла ее сила, на место этого кровавого и страшного побоища. Ночь, страшная ночь позора и смерти, нависла над страной. О, солнце Бранибора, куда ты скрыло свои лучи, оставив народ в этой черной ночи сирым и обездоленным.
И Ян шел по стране, где нигде не слышалось смеха, где везде царили слезы и ад мучений, где половина людей была мертва, а другая плакала над трупами. А рыцари бесчинствовали везде, и страна была в беде, и некому было защитить ее, ибо все храбрецы погибли на поле боя и смерть простерла над землей свои черные крылья. И везде он видел только горе и слезы. В Светлой веси рыцари повесили все население за ноги на ветвях священной рощи, где когда-то отдыхали первые лесные люди, прародители этого народа, когда прибыли в эту страну. Деревья стояли голые и обожженные, лишенные листьев, камни были на месте веселых хижин, и дети, недавно радовавшиеся жизни, лежали в пыли с проломленными черепами.
Смерть была везде, и горе, и боль, и больше ничего. Маленькие отряды восставших уничтожались, и негде было скрыться от беды, горя и разорения.
В священном Браниборе шесть самых древних стариков сами взошли на костер, чтобы не сдаться врагу, и все население, женщины и малолетние дети, заперлись в хижинах и сожгли сами себя. Ян видел обгорелые трупы, привязанные к столбам. Старики горели и проклинали старость, лишившую их силы.
С ужасом шагал Ян по этой несчастной земле.
Расправившись со всеми, на все нагнав страху, враги принялись создавать новую жизнь, черную, как их латы, черную, как смерть. Оставшиеся жители были обложены невыносимой данью, иссушающей душу народа, как само это постыдное рабство. Нищета и прозябание стали уделом народа. Враги вырубили сады, уничтожили хижины и посевы, залили страну кровью непокорных, уничтожали самых сильных рабов, чтобы народ стал слаб и робок. И везде, везде где только можно, они кровью и потом народа строили вороньи гнезда своих замков. Им мало было земли для этих своих башен, и они, отпилив основной ствол самого древнего тысячелетнего дуба, построили замок и там, назвав его поэтически «Фогельзанг». Но не птицы пели там, а раздавались крики пытаемых людей. Замки торчали везде, наводя ужас на деревни. Страшной и нелепой, как в кошмарном сне, стала жизнь рабов, ибо каждый миг рыцарь мог ни за что ни про что убить, замучить, изувечить раба, потерявшего звание Человека. Страшен был их удел. Люди стали рабами — что может быть позорнее этого, что может быть недостойнее этого… и, однако, это было, и об этом нельзя было молчать.
Умерло все, не умерла только бессмертная душа народа, которая как искра таилась под руинами, готовая каждую минуту вспыхнуть пожаром. Так, в дыму и огне, проходили годы и века, семь раз за это время вспыхивали восстания, потрясавшие всю страну, и тогда, как свечи, пылали замки захватчиков, а народ, давно забывший прежнюю свою незлобивость, вытаскивал из них черных собак и убивал на месте.
Семь раз, после долгой и кровопролитной войны, из-за лесов приходила помощь, и восставший народ топили в собственной крови, семь раз остатки войск клялись отомстить. Семь раз из каких-то тайников вынималось древнее знамя Бранибора и бесследно исчезало после каждого поражения. И так в огне и крови проходили годы и века. И все семь раз по странной случайности вождя восставших звали Ян. И народ помнил предсказания вождя их, который был первым Яном, и ждал, когда свалится на рыцарей тот таинственный девятый Ян.
Последний бунт во главе с Яном восьмым был так страшен, столько пролил крови угнетателей, так всколыхнул страну, что враги почувствовали необходимость реформ. Страна к этому времени стала уже не та, как ни стригли народ, но под конец, опасаясь гнева его, отступили, и дань стала умеренней, народ креп, набирался сил. Рыцари уже давно не жили в замках, изменилась обстановка, «другие времена — другие песни», пытки теперь применяли только в Тайном Совете, где восседали потомки самых родовитых семей захватчиков, всё было чинно и добропорядочно, но эта скрытая ложь, это скрытое лицемерие пуще чумы разъедало души народа. Людей уже нельзя было удержать силой, и поэтому все было прикрыто лицемерной лаской унии, добровольного союза победителей и побежденных. Но они сами понимали, что такой слабой уздечкой нельзя долго сдерживать оплеванную душу, возмущенное сердце народа. Нужно было придумать цепи покрепче, и их наконец нашли.
Отделение, которого требовала страна, могло совершиться только тогда, когда те могли доказать наличие у них высокой культуры, существовавшей до покорения этой страны. Этого, к сожалению, не было. Четыре столетия эту культуру выбивали всеми способами, сжигали народные инструменты и самих певцов (так погиб второй Ян — сын Вереска, один из величайших поэтов страны), никем не записанные песни погибали в крови людей, которые слагали их. Не было своих книг, и в этом была главная беда несчастного народа. А у победителей была мощная и сильная культура, у них были древние книги, сказания и рассказы, записанные их алфавитом, на их языке.