Предзнаменование
Шрифт:
— Подадите мне руку? — спросил Широн, когда они поравнялись с чашей со святой водой. — Рабле тогда объяснил мне, какова была ваша роль в победе над эпидемией в Монпелье. Я мог бы наградить вас титулом conser vator pestis, [29] а также небольшим наделом.
Держа шапочку в руке, Мишель низко поклонился, продемонстрировав намечающуюся лысину.
— Я охотно буду помогать вам, мэтр, и без официального назначения. Теперь же прошу отпустить меня домой. Вы слышали, что произошло с
29
Хранящий от чумы. (лат.)
— Да-да, конечно, вы сейчас ей нужны, — кивнул Широн. — Идите, увидимся здесь же завтра утром.
Мишель перекрестился и быстро вышел. Аген опустел, сквозь закрытые ставни доносились стоны больных и детский плач. Вдалеке раздавался колокольный звон и похабные песни alarbres, которые могли выполнять свою ужасную работу, только крепко выпив. Их ряды постоянно пополнялись вернувшимися солдатами.
Мишель заметил, что у круглой луны, висящей посреди беззвездного неба, появился красноватый оттенок. Это было дурное предзнаменование. Природная склонность к пессимизму, свойственная всем рожденным под знаком Сатурна, у него усиливалась мрачными мыслями загнанной жертвы. Испанец объявился в его доме! Насчет его личности сомнений не было. Видение, которое посетило его под действием ястребиной травы, было достаточно недвусмысленно. Он не мог понять одного только: зачем было испанцу насиловать Магдалену, чтобы сделать сообщницей.
Слезы навернулись Мишелю на глаза. Магдалена стала его крестом, вечным препятствием к осуществлению всех честолюбивых планов. Однако он все время оказывался постыдно слабее ее. В день видения он избил ее почти до беспамятства, но она не только ни в чем не созналась, но объявила, что он бредит, и даже посмеялась над ним. Ее давно следовало выгнать из дома, чтобы она подохла в каком-нибудь лупанарии. Но что скажут горожане? Его сочтут рогатым, а ей станут сочувствовать! И все его достоинство исчезнет, капля за каплей.
Когда он увидел свой дом и вывеску аптеки, скупые слезы превратились в безудержный плач. Эта жалкая лавчонка, поднятая с таким трудом, стала для него первым шагом к самостоятельности. Он был вынужден заниматься аптекарством, чтобы не возбуждать зависти местных врачей, всегда готовых напомнить ему о его происхождении. Он знал наверняка, что между собой они называли его recutitus, постыдным прозвищем, которое закрепилось за евреями, хирургическим путем убиравшими последствия обрезания. И при этом делали вид, что не замечают его католического рвения. Уже одно то, что он в изоляции, помогало избежать зависти. И вот теперь эта история с женой…
Он вытер манжетой глаза и нос, нашарил в кармане ключи от дома, но от нервного напряжения стал колотить в дверь кулаками. Не прошло и нескольких мгновений, как Магдалена открыла дверь, и он тут же набросился на нее. Схватив за горло, он прижал ее к стенке вестибюля, толкнув с такой силой, что подсвечник выпал из ее рук. Теперь только тусклая лампа освещала вестибюль.
— Как его зовут? — проревел Мишель, усиливая хватку.
Магдалена закашлялась и сиплым голосом еле слышно произнесла:
— Его зовут… Диего… Диего Доминго… Молинас.
— Ну и в добрый час. Он твой любовник?
Не похоже, чтобы Магдалена всерьез испугалась, хотя и была сильно встревожена.
— Нет… Нет… Он пытался… Причинить мне зло…
— Причинить тебе зло? Будто я тебя не знаю! — Мишель придвинул свое лицо к лицу жены. — Ты скажешь мне все, правда? Отвечай! Правда?
Магдалена, казалось, приготовилась сопротивляться, но в этот момент сверху раздался детский плач.
— Да, я все скажу, — прошептала она.
Мишель отпустил ее и втолкнул перед собой в гостиную. На пороге она обернулась и умоляюще на него взглянула.
— Позвольте мне сходить за детьми. Я не могу оставить их одних.
Он мотнул головой.
— Это твои дети. Учитывая твое поведение, у меня нет никаких доказательств, что они мои. Успокойся, много времени это не займет. — Он зажег свечу от висевший над столом лампы и, держа ее в руке, подошел к жене, сжавшейся в комок на диване. — Диего Доминго Молинас… — пробормотал он. — Так кто же он?
Магдалена ответила без обиняков:
— Агент инквизиции Испании. Фамильо, как он себя называет.
Мишель вздрогнул.
— Испанская инквизиция! Что же им от нас надо?
— Молинас уверен, что ты занимаешься некромантией и происходишь из семьи колдунов.
— Вот оно что! Все нелепые истории моего отца, которые он сочинял, чтобы облагородить прошлое семьи, теперь обернулись против меня. — Мишель размышлял вслух, и лоб его прорезали морщины. В глубине души он понимал, что главное обвинение может быть гораздо серьезнее, но не хотел об этом даже думать. Он снова наклонился к жене. — Как давно ты с ним общаешься?
— О, еще с тех пор, как вы были студентом.
— И ты говоришь это без малейшего стыда, словно это обычное дело!
— Постарайтесь меня понять. Для меня рассказать вам все означает освободиться от тяжкого груза.
Мишелю пришлось отвести взгляд. В глазах Магдалены не было ни любви, ни покорности, ни раскаяния. В них только вспыхивало беспокойство, когда сверху доносился непрекращающийся детский плач. Мишель провел рукой но лбу, покрытому каплями пота.
— Постарайся не врать. Ты была его любовницей?
— Нет, никогда.
— Но ты шпионила за мной!
— Вот это правда. Он меня шантажировал, угрожал донести как на ведьму.
Мишель пожал плечами.
— Нынче во Франции ведьм почти не жгут. Инквизиция занята лютеранами, и ведьмы не идут с ними в сравнение.
— Несколько лет назад все было по-другому.
— Времена изменились, ты хорошо это понимаешь. Однако ты продолжала шпионить за мной. Зачем?
Магдалена была абсолютно спокойна, словно собственная дальнейшая судьба ее не волновала.