Прекрасная пастушка

Копейко Вера Васильевна

Но все это может назвать ненужным хламом только человек с замашками жителя Большой земли. Через некоторое время, она поняла, что здесь негде взять то, что тебе нужно. Вот придет корабль, и он… Да о чем говорить — прав водитель. Поэтому Рита аккуратно убрала с дороги ведро без дужки, задвинула его под скамейку, откуда оно и выкатилось.

Галина Петровна спрыгнула в снег и утонула в нем — эти сугробы раньше мая не растают. Рита опустилась рядом. Они хохотали, у Галины Петровны смех получался какой-то детский, и Рите показалось, что не женщина весело хохочет рядом, а ребенок. Причем ее ребенок.

От глупой мысли кровь прилила

к щекам. А почему, собственно, глупой? Она не раз и не два думала об этом. Ведь у нее может быть ребенок, а почему нет? Ну, хорошо, мужа может и не быть, но ребенок-то может. У нее вполне солидный возраст — перевалило за тридцать.

— Ты вытащишь меня отсюда или нет? — Галина Петровна, засыпанная снегом с головы до ног, смотрела на нее с пологого склона здоровенного сугроба, а можно сказать, и холма. — Или я съеду еще ниже, вот тогда помучаешься!

Рита легла на живот и протянула руку.

— Неужели удержишь?

— Я сильная, Галина Петровна. Держитесь! Рука дрожала, но Рита тянула женщину к себе.

— Фу-у, ну ты и впрямь сильна. А с виду не скажешь. — Потом сощурилась: — Знаешь, по-моему, ты и изнутри не хилая.

— Вашими молитвами, — засмеялась Рита, зная, что Галина Петровна поймет намек.

И она поняла.

— Да уж. Он тебя хвалит. А Сысой наш… о… Он слова зря не скажет. Уж похвалы от него добиться, это я тебе скажу… Дорогого стоит. Знаешь, он никогда женщин не брал себе в ученицы. Ни-ког-да. У нее, то есть у тебя, говорит он, глаз, точный. Как у охотника. А воля — как у рыбака! А это… — Галина Петровна даже зажмурилась от желания подыскать слово, но найти подходящего не могла. Потом рассмеялась: — Знаешь, что он еще сказал? Говорит, если она и дальше будет такая…

— Я буду лучше! — завопила разгоряченная игрой Рита. — Вот увидите! Все увидите!

— …он сказал, — продолжала Галина Петровна, отмахиваясь варежкой из камуса, вышитой бисером, — Рита будет большим начальником.

— Вот уж что мне точно не грозит! Я не хочу быть начальником. Я хочу быть свободным человеком.

— Ты не горячись, не спеши. Начальник в его понимании — это не директор, это… как бы тебе объяснить… Ну, вот тот, кто с тобой рядом, всегда будет твоим подчиненным.

— Пра-авда? — Рита подняла тонкие светлые брови. — Это интересно.

— Слушай, что-то я начинаю остывать. Пошли-ка скорей к Лене. — Галина Петровна встала во весь рост на вершине сугроба. — Отряхни сзади, — попросила она, и Рита мохнатыми пуховыми варежками, облепленными снежными катышками, принялась отряхивать веселую кроличью шубку коллеги, сшитую из разноцветных кусочков — рыжих, черных, бурых, белых.

— Ну, вот и все, ну вот и порядок. Ваш пятнистый кролик в полном порядке. Пошли. — Рита схватила женщину за руку.

— Ты меня тащишь, как непослушного ребенка, — хохотала она.

— Потому что я не хочу, чтобы вы снова оказались на ненужном нам склоне.

— Ладно, ладно, директор. Подчиняюсь я, видишь? Правду сказал Сысой.

Они спустились со снежного сугроба прямо к дверям дома, невысокое крыльцо запорошено снегом, судя по всему, его сегодня еще не подметали.

— Странное дело, Лена уехала, что ли? Она всегда такая аккуратная.

Галина Петровна подошла к окну, но сугроб, который вздымался выше крыши самого дома, затенял свет, и она ничего не разглядела.

Рита поискала глазами голик, который неизменно лежит перед входом в каждый дом, но не нашла.

— Да вон он, видишь — хвостик торчит, — поняла ее без слов Галина Петровна. Она нагнулась и выдернула голик из снега.

Она первая принялась обметать свои оленьи унты.

— Слушай, что-то мне не нравится это все, — бормотала она себе под нос. — Никаких следов.

Рита взята у нее голик и тоже махнула раз-другой по своим унтам, которые купила по приезде на Чукотку, — без них не спасешься от мороза, поняла она уже в первые дни зимы, пробежав до конторы в австрийских сапожках на меху.

Галина Петровна толкнула дверь в сени.

— Она русская? Она давно здесь? — спросила Рита больше для того, чтобы унять забившееся в тревоге сердце. Ощущения Галины Петровны передались и ей.

— Да, русская. Приехала с Бикады. А вот когда…

— Откуда? — перебила ее Рита и наморщила лоб, пытаясь сообразить, где это.

— Не усердствуй. Это не Чукотка. Это уже Таймыр. Есть такая река — Бикада, на ней лет тридцать лет назад устроили поселение овцебыков. Их привезли из Канады, чтобы акклиматизировать там.

— Что-то такое я слышала, — сказала Рита. Она сняла шапку-ушанку из белого песца поколотила ею о колено — на всякий случай, вдруг на ней снег, а то растает, и тогда мех обвиснет сосульками.

— У нее родители, кажется, были из первых биологов, которые занимались овцебыками. Но я точно не знаю, может, и вру. Сама она окончила биологический факультет и там же работала. А потом… Вообще-то она не слишком распространялась об этом. — Галина Петровна тоже отряхнула свою шапку, она была у нее круглая, дамская, а под нее надет пуховый платок, чтобы уши не мерзли. — Да мы спросим у Лены за рюмкой чаю, правда? — Она подмигнула Рите и оглянулась на дверь, возле которой они стояли, потом, понизив голос, добавила: — Если она дома, конечно. — Потом наклонилась к Рите и в темноте прошептала: — Болтали, что у нее там был мужик, а уже здесь родился ребенок… Сама знаешь, что такое крошечный поселок, все друг у друга на виду, каждый чует, что в твоей кастрюле варится. — Она махнула рукой. — А уж утаить, кто у тебя в постели… — В сенях было довольно темно, но по голосу стало ясно, что Галина Петровна улыбается, а на щеках у нее при этом появляются ямочки. Рите всегда нравились такие ямочки. Но у нее их не было. — В общем, поменяла она овцебыков на оленей. Она ветеринар, неплохой, надо сказать. — Галина Петровна помолчала, потом вздохнула: — Любо-овь… Она не только на Чукотку человека загонит.

— Ну а он?

— А что — он? Он и знать не знает, что у него на свете сынок есть.

— Она ничего ему не сказала?

— Нет…

Галина Петровна потянула на себя дверь.

2

«Что же такое я сделала?» — спрашивала себя Рита, глядя на свою кровать в домике в поселке Провидения. На кровати лежал мальчик.

«Человек вольный, если сам с собой честный», — вспомнила она слова Сысоя Агеевича. Когда Рита услышала от него эти слова, она восприняла их иначе, чем сейчас. Вольный — значит, свободный от всего. А теперь ей вдруг открылся в них другой смысл. По-настоящему вольный — это тот, кто может проявить свою собственную волю, признаться себе в том, что хочет, и это сделать.