Прекрасная пастушка
Шрифт:
Время в городе на Вятке летело быстро, поскольку у Риты началась совершенно другая жизнь.
Она приехала с Чукотки не с пустыми руками — речь не о Ванечке. О профессии. Сысой Агеевич научил ее мастерству гаксидермиста, а когда Pитa уезжала в Вятку, он сказал ей:
— Однако, дева, дам тебе имя. Приедешь в Вятку, пойди вот к нему.
Он протянул Рите записку. На ней было написано: «Захару Петровичу Старцеву». И адрес.
— Что в ней — не читай. Не для женского
Он ухмыльнулся, и глаза его хитро блеснули. Он провел рукой по своей голой голове и отвернулся от Риты.
Старцев оказался здоровенным мужиком, который занимался чучелами столько лет, сколько себя помнит. Когда Рита передала ему привет и записку от Сысоя Агеевича, тот лишь распростер объятия, и Рита утонула в них. От него пахло формалином, свежей мездрой и жиром. Запахи, знакомые Рите лучше других.
— Как он? Крепок еще?
— На сто лет, слава Богу, — в тон ему ответила Рита.
— Он был моим проводником, когда я ездил на Чукотку в экспедицию.
Рита изумленно уставилась на Захара Петровича.
— А чего ты удивляешься?
— Но он говорил, что вы с рождения занимаетесь чучелами.
— А то нет, что ли? При том режиме — подпольно. При этом — подвально. — Он засмеялся свой шутке, которую, вероятно, повторял уже не раз. Она стала его присловьем, не иначе. — Раньше я работал в институте пушнины, научным сотрудником, теперь арендую подвал в этом же институте. Я нынче частный предприниматель. Я нанимаю тебя. Ты ведь за этим пришла? — Он говорил и перелистывал альбом с ее работами, который Рита принесла с собой. — Это, как теперь модно говорить, портфолио, да? Он усмехнулся.
— Как угодно, — пожала плечами Рита, пытаясь понять, как ей этот человек, по душе или нет. Но быстро себя остановила. Ей нужна работа, чтобы поднимать Ванечку, и в данном случае нет никакого дела до того, что чувствует ее душа к человеку, который готов дать ей работу.
Как ни странно, Рита испытала облегчение, а потом удивилась — как быстро новые обстоятельства меняют отношение к жизни и к людям.
— Ты художница?
— Нет, — покачал головой Рита.
— Ну, хотя бы сама для себя делала какие-то наброски?
— Я с трудом рисовала даже огурец в третьем классе.
— Брось, — фыркнул Захар Петрович.
— Я зоотехник по образованию, — объяснила Рита.
— Уже яснее. Значит, анатомию зверья знаешь хорошо. Очень правильная посадка, — кивнул он на фотографию. — Все мышцы работают как надо. А волчара здоровяк.
— Полярный волк, — улыбнулась Рита. — Сысой Агеевич помогал.
— А птиц, я вижу, не любишь. — Старцев вскинул брови и испытующе посмотрел на Риту.
Она пожала плечами:
— Не сказать, что не люблю, но… звери, понимаете… они мыслят…
— Ясно, а птички только поют. Тебе, стало быть, неинтересно, когда только поют. — Он листал дальше. — Ох ты, какая красавица.
Он разглядывал нерпу, она лежала на снегу, совершенно золотая под полярным солнцем.
— Тоже Сысой Агеевич помогал.
— Вижу, вот его профессиональная метка. — Он ткнул пальцем.
— Усы, — согласилась Рита. — У меня никогда, ни разу не подучились такие живые усы.
— Не горюй, нм у кого, кроме Сысоя, они не получаются. Замужем? — неожиданно бросил он.
— Кто? — растерялась Рита. — Вы про…
— Ага, я про нерпу, — засмеялся он. — Если она и была, то ее супруг уже овдовел, коли ты из нее чучело сделала. Я про тебя спрашиваю.
— У меня… ребенок… Сын, — добавила Рита спокойным тоном, но таким, который не предполагал развития темы.
— Понятно. Значит, надо хорошо зарабатывать.
— Да, — согласилась Рита.
— Значит, будешь. — Он перелистнул страницу. — Ну неужели ты никогда не рисовала? — Захар Петрович уставился на горностая, который в зубах держал мышку. Горностай был рыжий, летний, и Рита поместила его возле норки, окруженной мхом.
— В детстве я шила кукол. Медвежат, зайцев.
— Но они были у тебя все плоские, правда?
— Тогда я еще не знала анатомии.
— И не думала, что пойдешь в таксидермисты. Наверное, и со зверьем только по зоопарку была знакома.
Рита видела зверей, конечно, не только в зоопарке, еще и на биостанции, где работала мать. Но она не хотела, чтобы этот мужчина начал копаться в памяти, пытаясь понять, знал ли он ее мать.
— Нет, не только в зоопарке. Еще в деревне. Коров, быков, коз.
— Ценю шутку. Еще назови одного страшного зверя.
— Петух.
— Ко всему прочему, ты еще и сообразительная.
— Вчера читала классику сыну.
— Про страшного зверя? — Старцев только развел руками. — Нет слов. — Он захлопнул альбом, помолчал минуту, вздохнул, засунул в нагрудный карман черного полосатого пиджака записку от Сысоя Агеевича и сказал: — Что ж, дорогая Маргарита Макеева, хотя я зарекся иметь профессиональные отношения с женщинами, но своей рекомендацией Сысой не жалует даже мужиков. С чем тебя и поздравляю. Пойдем, покажу рабочее место.
Захар Петрович встал и направился в конец подвального коридора, где была синяя железная дверь. Он погремел ключами и открыл, щелкнув выключателем. Яркий теплый свет лампы, которую держал в лапах ушастый заяц, залил комнату.
Войдя внутрь, Рита почувствовала, как на нее снизошел удивительный покой, эта комната не похожа на казенную, а значит, и хозяин ее работает не только ради денег, но и ради удовольствия. Вот то сочетание, к которому она всегда стремилась.
— Прошу в мой мягкий капкан. Учти, я из тех хозяев, которые заставляют работать до седьмого пота.