Прекрасная толстушка. Книга 1
Шрифт:
Мне это было очень приятно, так как я понимала, что он имеет в виду. Дело в том…
Дело в том, что в двухсотой секции ГУМа манто из золотистого каракуля не оказалось, а норковые мне, очевидно, были не положены по чину, поэтому выбор был действительно невелик. В самый последний момент я заметила короткую шубку из рыжей лисицы. Это было прямо противоположное тому, что я задумывала, но делать было нечего, я взяла ее, потому что мне тут же в голову пришла другая, не менее увлекательная идея…
В этой же волшебной секции я выбрала огромную роскошную чистошерстяную шаль. По тонкой, мягкой и ласковой материи цвета топленых сливок были рассыпаны сочные красные розы. По краям была потрясающая бахрома. Сгорая от нетерпения, я примерила ее, надев поверх шубки и закинув один из концов за спину. Честно говоря, я сама себе понравилась. Щеки у меня пылали от жары и возбуждения. Я представила, как они будут розоветь на морозе, и это окончательно решило дело.
Деньги у меня были, оставались от тех, что вернул Митечка, и я была готова на серьезные траты, так как никак не могла поверить в соблазнительные слова: «получите», «выдают» и «спецодежда», употребляемые Евгением Кондратьевичем в первом нашем разговоре.
Когда я окончательно определилась, милая продавщица, дружелюбно улыбаясь, стала выписывать чек, а я подумала, что чудес на свете не бывает, но, когда я на чеке, уже около кассы, прочла общую сумму в пятьсот рублей, поняла, как была не права…
Для современных, особенно молодых, читательниц эти цифры ровно ни о чем не говорят, поэтому я себе позволю для сравнения привести несколько цен. Хорошее зимнее мужское пальто из дорогого драпа с каракулевым воротником стоило 1000 рублей. Обычная женская цигейковая шуба — 3000 рублей. Так что пятьсот рублей за лисью шубку до колен и за роскошную чистошерстяную шаль — это цена сказочная.
На меня прямо повеяло сладостным дыханием далекого коммунизма… Тогда мы еще не знали, когда он наступит. Только в 1960 году Н.С.Хрущев объявил нам точное время его прихода — 1980 год.
Итак, мы шли из магазина «Подарки» в гостиницу «Националь». Всемирно известный певец в замечательном твидовом пальто, перетянутом широким поясом, без шапки, с поднятым воротником, с прижатой к груди полуметровой матрешкой, и рядом с ним я — живая матрешка в шали точно таких цветов, как на игрушке. На мне были туфли на высоком каблуке и ботики, так что ростом я была почти вровень с высоким Монтаном. Валил крупный мягкий снег и ложился на его густые, небрежно уложенные назад волосы.
Зрелище, надо сказать, было выдающееся. Недаром, когда мы переходили наискосок улицу Горького, весь транспорт остановился. Один из таксистов не сдержал восхищения и дал запрещенный недавно длинный гудок. За ним загудели другие шоферы.
Милиционер вместо того, чтобы начать всех подряд штрафовать, взял под козырек. Прохожие, мгновенно собравшиеся по кромке тротуара, начали аплодировать и махать руками, словно встречали правительственный кортеж из Внукова с каким-нибудь высоким иностранным гостем.
Ива Монтана у нас очень любили. Я — как и все. Можете представить, какое я удовольствие испытывала, идя рядом с ним. Удовольствие это стократно усиливалось от его тонкого французского ухаживания. Когда раздались гудки и аплодисменты, он слегка улыбнулся, посмотрел на меня и сказал с непередаваемой интонацией:
— Я никогда не думал, что в Советском Союзе так высоко ценят красивых женщин…
Я зарделась от столь изысканного комплимента… Пролепетала что-то, пытаясь вернуть ему так ловко переадресованную мне народную любовь, но не нашла нужных слов, запуталась и замолчала, еще больше покраснев.
В огромном трехкомнатном люксе, который они занимали с Симоной Синьоре, никого не оказалось.
Он помог мне раздеться. Делал он это так изящно! Казалось, шуба сама соскальзывает с моих плеч и исчезает. Потом мы прошли в гостиную, и Ив Монтан поставил матрешку на рояль.
— Как вы думаете, я могу ее… раздеть? — спросил, он глядя на меня с каким-то затаенным лукавством.
— Конечно, — ответила я.
— Вы думаете, ей будет это приятно?
— Безусловно, — улыбнулась я. — Ведь она для этого и создана…
Он принялся энергично тереть ладони и, сложив их лодочкой, греть своим дыханием. При этом он поглядывал на меня, явно ожидая моей реакции.
— Вы замерзли? — простодушно спросила я.
— Я — нет! — воскликнул он. — Но не могу же я прикоснуться к даме холодными руками…
Приложив ладони к своим щекам и, видимо, сочтя их температуру удовлетворительной, он протянул было руки к матрешке, но тут же испуганно отнял и вопросительно, с надеждой взглянул на меня. Словно это меня он хотел раздеть, но не был до конца уверен, понравится ли мне это. Я, подключаясь к его игре, медленно кивнула ему.
Бесконечно осторожно он протянул свои тонкие и чуткие пальцы к матрешке и, снова взглянув на меня, робко прикоснулся к ее гладкому боку, словно к живому бедру… Нежно погладил. У меня от этого движения мурашки побежали по коже… Словно он прикоснулся к моему… Я непроизвольно прикрыла глаза. Он, явно заметив мою реакцию, плавно снял верхнюю, самую большую половинку…
— О, мой Бог! — воскликнул он, восхищенно качая головой и даже слегка отворачиваясь, будто ослепленный увиденным… Прежде чем поставить крышку на рояль, он перевернул ее и понюхал внутри. Даже с моего места — а я стояла по другую сторону рояля — был слышен приятный запах свежего, морозного дерева. Один из моих любимых запахов. Еще я люблю, как пахнет только что внесенное в дом, вымороженное после стирки белье.
Ив Монтан закрыл глаза, с шумом втянул воздух затрепетавшими тонкими ноздрями и прошептал:
— Как очаровательно вы пахнете, мадам!..
Потом он собрал первую, самую большую матрешку, и принялся за вторую, потом за третью, десятую… Всего их образовалось четырнадцать. И с каждой из них он снимал оболочку, будто снимал новую деталь туалета с живой женщины… И смотрел при этом на меня…
Я не знаю, чем закончилось бы это раздевание, если бы в номер не вошли Симона и Андрей, а за ними какие-то люди из Министерства культуры, из Общества дружбы с Францией, работники французского посольства, человек с фотографии, которую демонстрировал мне Евгений Кондратьевич, и шофер с какими-то свертками.