Прекраснейшая
Шрифт:
слаба, чтобы уйти.
Ужас поднялся по спине, по коже пробежались мурашки.
– Сестра, - запнулась она, - надо положить лёд на твои ожоги. Прежде чем… прежде
чем станет хуже.
Но выражение Ченнэри вновь изменилось. Ярость искривила её чем-то жестоким,
садистским, голодным и любопытным.
– Иди сюда, сестрёнка, - прошептала она, и несмотря на то, что что-то сжало её
внутренности, ноги подчинились. – Я хочу тебе что-то показать.
30.
Левана не могла
приходили так быстро, когда она замирала от неспособности дышать, как дрожали
лёгкие. Она упала на колена, раскачивалась и дрожала. Она хотела перестать плакать.
Так сильно хотела перестать плакать, не в последнюю очередь потому, что знала. Что
Эврет в покоях может услышать её. И она мечтала, чтобы он пожалел её, чтобы звук её
слёз смягчил его сердце и привёл его к ней. Он успокоит её и будет держать, осознает,
что их любовь взаимна.
Но она плакала достаточно долго без мужа, чтобы понять, что этого не будет. Ещё
одна несбывшаяся фантазия. Просто ещё одна ложь, в которую она бежала, не понимая,
что сваривала прутья клетки.
Наконец-то слёзы замедлились, боль потускнела.
Когда она смогла дышать и думала, что может стоять, не падая, она опёрлась о
спинку кровати и рывком встала на ноги. Слабо, но держалась. Без сил, чтобы вернуть
чары, она сорвала драпировку с кровати и завернула голову. Она будет призраком во
дворцовых залах, но это прекрасно. Она казалась призраком. Она лишь вымысел.
Придерживая завесу вокруг тела, она вышла из спальни. Два стражника стояли за
пределами королевских покоев, с безмолвным вниманием отреагировали на её
появление. Если б они удивились ткани на её голове, всё равно не показали бы, и шли на
почтительном расстоянии.
Вопреки тому, что она скрыла себя, она никого не увидела ночью. Даже слуги спали.
Она не знала, куда собиралась идти, пока через минуту не поняла, что стоит у
сестринской спальни – или тем, что было сестринской спальней во время её короткого
правления как королевы восемь лет назад. Левана могла бы взять эти палаты, как свои,
больше и просторнее, чем её комната, но она пользовалась тем, что комната рядом с
Эвретом и Зимой. Ей нравилась идея, что королеве не нужны богатство и роскошь,
только окружение любви её семьи.
Она интересовалась, смеялись ли придворные за спиной всё время. Она была
единственной, кто не признавал, насколько ложными были её семья и брак?
Оставив охранников в зале, она открыла дверь сестры. Было открыто, и Левана
ожидала увидеть тут запустение. Конечно, слуги знали, что она никогда сюда не придёт,
могли забрать все прекрасные сокровища
Но Левана вошла в комнату, и свет мерцал, освещая комнату спокойным свечением,
как она запомнила, остался даже слабый запах духов сестры. Это как музей, кусочек
прошлого. Расчёска тщеславной сестры, хотя очищенная. Невозмутимо. Покрывала –
кремовый бархат и филигранная крошечная корона на вершине, где спала маленькая
Селена, о чём не знала и Левана. Она думала, что ребёнок оставался с кормилицей или
няней на первый год, а не в покоях матери.
Ей пришло в голову при взгляде на эту маленькую, красивую кроватку, сладкую,
невинную и безобидную, что, вероятно, надо что-то чувствовать. Раскаянье. Вину. Ужас
за то, что она совершила.
Но ничего не было. Ничего, кроме своего разбитого сердца.
Посмотрев в сторону, она увидела то, за чем пришла – зеркало сестры.
Оно стояло в дальнем углу, стекло серебрилось в тени. Оно было выше Леваны, с
серебряной рамой, что с годами потемнела. Металл был в сложных завитушках с
короной на вершине. По бокам кружились серебряные цветы и колючие ветви, что
сплетались вокруг рамы, глядя, словно росли из зеркала, как будто когда-то поглотят
его до конца.
Левана только однажды стояла перед зеркалом, в шесть лет. Когда Ченнэри
заставила её всунуть в камин руку, а потов вторую, а потом левую сторону лица, без
милосердия. Ченнэри даже не прикоснулась к ней. Контролируя её разум, Ченнэри не
дала Леване сопротивляться, бежать, отойти от пламени.
Только тогда, когда её крики притащили слуг, что работали в детской, Ченнэри
отпустила её и сказала, что пытается помочь своей сестре. Глупой, любопытной
сестрёнке.
Некрасивой, испорченной шрамами сестрёнке.
Зеркало принадлежало их матери, и у Леваны были слабые воспоминания о том, как
королева Яннэли прихорашивалась перед ним, прежде чем выходила, улыбалась, когда
не была раздражена присутствием своего потомства. По большей частью Левана
помнила свою мать слишком искусственной. Бледной, как труп, с платиновыми
волосами и тяжёлыми фиолетовыми глазами, что, казалось, заставляли всё остальное
гаснуть. Но когда она сидела перед зеркалом, Яннэли становилась собой. И она была как
Ченнэри, с естественно загорелой кожей и блестящими каштановыми волосами.
Красивой. Может быть, красивее, чем с чарами, но не так бросалась в глаза. Не такая
царственная.
Левана могла вспомнить её очень молодой, и кошмары о маме, и двор, где у всех
было два лица.
Ченнэри утверждала, что зеркало перешло ей после убийства, и Левана больше его