Прекрасны ли зори?..
Шрифт:
— Мне бы всего на полчаса. Повидать маму, Рахилю и обратно…
— Нет, Гильфан, не пущу я тебя. Баста!
В углу кто-то завозился, зашуршала соломенная подстилка. Чиркнул спичкой, закурил. На мгновение осветилось лицо. Это был наш командир. Он, оказывается, не спал. Лежал тихонько и слушал наш разговор. Осторожно переступая через спящих, подошёл к нам, обхватил нас за плечи.
— Красноармеец Чернопятко прав, — сказал он. — И твоё желание повидаться с родными, Батыршин, мне тоже понятно. Я тебе разрешаю сбегать на вокзал и оттуда позвонить.
— У них ведь нет телефона, товарищ командир, — сказал я и горестно вздохнул.
— Настоящий боец из любого положения должен найти выход! — быстро проговорил командир. — Сказано, отпускаю тебя на десять минут. Далее действуй, сообразуясь с обстановкой. Черкни записку и передай с кем-нибудь, если они живут недалеко. Какой ты боец, если на каждом шагу тебя учить приходится!
Я отдал честь, нацарапал записку и, нырнув под перекладину, спрыгнул на землю, а потом, перепрыгивая через рельсы, побежал к вокзалу. Выскочил на площадь. Как ошалелый озираюсь по сторонам. Прохожих ещё не так-то много. Кого ни остановлю, всем некогда.
У зала ожидания полно людей, но толку мало. Они все с тюками, с чемоданами, ждут своего поезда. А те, кто только что приехал, спешат по домам, им некогда с записочками таскаться. У меня последняя минута истекает. Я совсем было отчаялся. Вдруг смотрю — мальчуган на велосипеде катит. Бросился я ему навстречу, остановил. Объясняю, так мол, и так, чтобы его испуг скорее прошёл. Парнишка шустрый оказался: выхватил у меня записку и помчался по улице.
Я, опять перемахивая через пути, устремился к своему вагону.
— Молодец, Батыршин, уложился в срок! — похвалил меня командир, плутовато улыбаясь.
Оказывается, уже весь вагон знает про мои заботы. Даже сон у всех пропал. Спрашивают, сумел ли передать записку. Я устал отвечать. Решил молчать, только головой киваю. Что ни спросят — я киваю. А сам с беспокойством думаю: «Передаст ли парнишка записку?.. Успеют ли прийти?..»
Новобранцы умылись, позавтракали. В хвостовой вагон уже начали загружать продукты. Паровоз запасся водой, подкатил к составу. Расшумелся, выбрасывая клубы дыма и пара. Залязгали буфера, и весь состав всколыхнулся: нас прицепили к паровозу. «Значит, не судьба была нынче увидеться», — подумал я.
Вдруг мне показалось, будто кто-то издалека мою фамилию выкрикивает. Высунулся, смотрю по сторонам. Вдоль состава призывник бежит. Приостанавливается около каждого вагона и кричит:
— Батыршин! Батыршин у вас?..
— Я здесь! Здесь! Я Батыршин! — кричу во всю силу своих лёгких.
И в ту же секунду замечаю Сафиуллу, держащего за руку свою Хафизу. От них не отставая, бежит Рахиля, раскрасневшаяся и растрёпанная. Видно, даже причесаться не успела. Приотстав от них, семенит, запыхавшись, мама. Я спрыгнул на землю и побежал им навстречу. Стали обниматься. Все одновременно что-то говорят мне. Я отвечаю, киваю, смеюсь. Тоже говорю что-то. Вынул платок и утёр мамины слёзы.
И тут, будто рассекая наши сердца, пронзительно загудел паровоз. Состав судорожно дёрнулся и стал медленно набирать скорость. Ребята, следившие за нами, перегнувшись через перекладину в дверях, обеспокоенно закричали, замахали руками.
— Батыршин, живее! — раздался громкий голос нашего командира.
— Целуй свою зазнобу и лезь в вагон! — подзадоривают ребята.
— За нас тоже поцелу-у-уй!..
Когда мой вагон поравнялся с нами, Иван протянул мне руки:
— Гильфан, давай!..
Сафиулла сунул мне большой узел с гостинцами. Я ещё раз обнял всех и бросился за вагоном.
— Гильфан! — позвала Рахиля.
Я резко остановился.
— Прощай! — сказала она, подбегая, и сунула мне в руку маленький бумажный свёрток.
— До свиданья, Рахиля! Спасибо! — Я крепко сжал её длинные прохладные пальцы.
Поезд уже порядком разогнался. Я ухватился за протянутые мне руки. Ребята втащили меня в вагон.
— До свиданья, родные!..
— Счастливого пути-и! Возвращайтесь живыми-здоровыми!..
Я перегнулся через перекладину и махал рукой до тех пор, пока они не исчезли из виду. Перед глазами всё ещё стояла мама и вытирала платочком глаза. Мне и самому хотелось плакать. Я не успел им сказать и малой доли того, что хотел.
Вспомнил, что в кулаке сжимаю свёрток. Развернул его. В нём оказался батистовый вышитый платочек. По вагону распространился лёгкий аромат духов. А в этот платок был завёрнут ещё один, в точности такой же, и записка.
«Гильфан! Часто вспоминаю тебя. Собиралась о многом посоветоваться. Жаль, нет для этого времени. Скоро вторично поеду сдавать экзамены в лётное училище. Постараюсь добиться своего! Недаром же ты говорил, что у меня мужской характер. Прощай. Дружба остаётся в силе.
Дарю на память платок. Вышивала сама. Кажется, исстари водится, что девушки другу при расставании дарят платок. Второй — для друга твоего Ивана, о котором ты пишешь мне в каждом письме. Будь здоров.
— Да, Батыршин, славная у тебя девушка, — сказал командир, прочитав записку. — Ради такой не грех было бы и самовольно убежать, — и с лукавой улыбкой подмигнул мне.
Мы развязали переданный Сафиуллой узелок, стали лакомиться домашними пирогами.
Иван то и дело вынимал из кармана свой новый платок, разглядывал его со всех сторон, подносил к носу, вдыхая аромат духов, прятал. Потом опять вынимал.
— Да-а, умница твоя Раечка, и про меня не забыла, гляди-ка! Рукодельница-то какая! — приговаривал он.
— Да, Рахиля и в самом деле достойна похвалы. Она всё умеет. Только своенравная очень. Свободу любит. Птицей в небе, ветром в поле хочет быть…
Вдруг гармонист растянул гармонь. Грянула песня. Задорная и нежная. Потонул в ней перестук стальных колёс. Про девушку, ожидающую со службы солдата, была та песня.
Я и прежде не раз слышал эту песню, но не замечал в ней ничего особенного. А сейчас она взяла меня за Душу.
Мы ехали этак семь суток. Перебрали все песни, какие только знали. Среди нас нашлось немало острословов, которые своими шутками заставляли забыть о томительности долгого путешествия. Уже у всех болели бока: спали на дощатых нарах, слегка присыпанных соломой. Чтобы поразмяться, посредине вагона устраивались пляски под аккомпанемент гармони и дружное хлопанье в ладоши.