Прекрасные черты
Шрифт:
И мы эту дрянь должны были читать. Дети, дети! Мы плевались её стихами.
Ещё я читала ему, я его всегда изводила:
Я б умереть хотел на крыльях упоенья, В ленивом полусне, навеянном мечтой, Без мук раскаянья, без пытки сожаленья, Без малодушных слёз прощания с землёй. Я б умереть хотел душистою весною В запущенном саду, в благоуханный день, И чтобы кипа роз дремала надо мною И колыхалася цветущая сирень. Чтоб не молился я, не плакал, умирая, А чтоб волна немая Беззвучно отдала меня другой волне… [14]14
Стихотворение
И я всегда ему это читала и говорила: «Я скоро умру и перед смертью буду читать эти стихи». Он всегда говорил: «Вы знаете, сколько вы проживёте?» – «Сколько?» – «Минимум сто». Я, кажется, к этому приближаюсь.
Я ещё тогда пела. А потом сорвала себе голос в нарвском Доме культуры. Я пела частушки и сорвала себе голос. У меня сестра пела, брат пел. Тогда пели в манере цыганской. И юбки поднимала, и шлёпала ногами, и выбрасывала ноги. И я всегда пела «Цыганочку».
Я читала при Хармсе всегда одни и те же стихи. Я не помню чьи.
Ушла… Завяли ветки Сирени голубой. И даже чижик в клетке Заплакал надо мной.
Что пользы, глупый чижик? Что пользы нам грустить? Она теперь в Париже, В Берлине, может быть. Страшнее страшных пугал Красивых честный путь. И нам в наш тихий угол Беглянки не вернуть. От Знаменья псаломщик Зашёл попить чайку, Большой, костлявый, тощий, В цилиндре на боку. На днях его подруга Ушла в весёлый дом, И мы теперь друг друга, Наверное, поймем. Мы ничего не знаем, Ни как, ни почему. Весь мир необитаем, Не ясен он уму. А песню вырвет мука. Так, старая, она: «Разлука ты, разлука, Чужая сторона».Это, кажется, даже Гумилёва. [15]
Любовных объяснений у меня с ним не было. Я относилась к нему как к старшему товарищу, которого надо развлекать. Я не знаю, намного ли он был старше меня. Я-то считала, что он намного старше. Другие звонили: «Я бегу!» Аон звонил: «Можно к вам зайти?» Я понимала десятым чувством, что я ему нравлюсь. Но в этом не было элемента, как между мужчиной и женщиной. Я уже привыкла к тому, что я мальчишкам нравилась. Но я его считала мужчиной.
15
Действительно, Н. Гумилёв, «Почтовый чиновник» (1914). Цитировано по памяти.
Он приходил, на каком-то языке произносил несколько фраз. По-английски, что ли. И потом делал рожу такую: непонятно? – «А что вы сказали?» – «Аэто я не скажу, что я сказал».
Он очень скромно себя вёл. Ужасно стеснялся, когда я его угощала. Уходил поздно, – засиживались до двух часов. Но он много читал, не только свои стихи.
Я не собиралась за Хармса замуж, – прямо скажем, он мне нравился как поэт, как талантливый человек, и нравился мне в это время Коля Акимов. [16] Но я видела, что он восторженно относится ко всему, что я делала. А когда видишь, что человеку нравишься, то лезешь из кожи вон, чтобы доставить ему удовольствие.
16
Николай Павлович Акимов (1901–1968), театральный режиссёр и художник.
Мне в моей жизни приписывали много романов. С кем увижусь – с тем у меня роман! Так и с Хармсом.
Однажды он был очень взволнован. Он сказал, что когда уходил из моего дома – а у нас закрывались ворота, – дворник открывал ему. А денег у него не было. И он его так благодарил: в его ладошку будто бы вкладывал кулаком деньги, разжимал кулак, а потом закрывал его ладонь, и дворник, убеждённый, что он дал деньги, кланялся, кланялся и кланялся.
И когда он мне это рассказал, я ему сказала: «Ну какое свинство! Что ж вы обманываете, – вы бы мне сказали, я бы вам дала деньги». Он говорил: «Ну не
В 1932 годуя приняла приглашение Николая Павловича Охлопкова на роль брехтовской Жанны д'Арк и переехала в Москву, в Реалистический театр. [17] С тех пор он мне писал. Я только очень хорошо помню вот что. Меня потрясло, что он, как он говорит, видел меня четыре раза. [18] Это он врёт. Четыре раза он был у меня в доме.А я его видела и на «четвергах», и когда он заходил за мной после спектакля.
Самое смешное, что в письмах [19] он меня называет Клавдией Васильевной. А в жизни он меня не так называл. Капелькой. Но меня многие так называли. [20]
17
Николай Павлович Охлопков (1900–1967), режиссёр и актёр. В 1930–1937 годах возглавлял Реалистический театр.
18
В письме от 9 октября 1933 года: «Удивительно, что видел я Вас всего четыре раза, новее, что я вижу и думаю, мне хочется сказать только Вам» («Новый мир», 1988, № 4, стр. 135). :
19
В «Новом мире» (1988, № 4) опубликовано девять писем Хармса к Пугачёвой.
20
В записной книжке Хармса (1933 года) есть такая запись: «Шёл по Неве и кричал: Капа!» (Даниил Хармс. Записные книжки. Дневник. В 2-х кн. Кн. 2. Подготовка текста Ж.-Ф. Жаккара и В. Н. Сажина. СПб., 2002, стр. 64).
А теперь о конце нашей переписки. История тут такая.
Володька Яхонтов [21] был безумно в меня влюблён, – что было, то было… Он был талантливый человек, пусть земля ему будет пухом. И страшный хулиган. Мы с Володькой репетировали «Горе от ума». Он хотел делать театр на двоих. Я тогда уходила от Охлопкова… Он приходил ко мне каждый раз с новой дамой, бросал к ногам плащ, на диван – цилиндр и кричал: «Моя жена!» Я ему сказала, что, «если ты не перестанешь водить ко мне б…ей, я с тобой не буду иметь никакого дела».
21
Владимир Николаевич Яхонтов (1899–1945), артист эстрады, чтец.
Вот однажды приехал Моргулис. [22] Я первый раз в жизни его видела и последний, слава Богу. Володьку приглашали в разные дома. Он умолял меня поехать с ним. «Поедем! Поедем!» – «Ну поедем». Когда мы приехали, там были одни женщины. Но Володя повёл себя так хулигански, что – а было очень поздно – я ушла в другую комнату и просила Моргулиса меня проводить. Но он сказал: «Я не могу, я с Яхонтовым пришёл». Потом Володька пришёл, и я ему всю ночь выговаривала. Где был Моргулис, я не знаю. После этого Володьке я не открывала ни на один звонок. Вот, видно, Моргулис что-то написал Хармсу, и Даниил Иванович после этого написал мне такое письмо.
22
Александр Осипович Моргулис (1898–1938), переводчик с французского, писал стихи. Он и его жена пианистка И. Д. Ханцин (1899–1984) были в дружеских отношениях с О. Э. и Н. Я. Мандельштамами. О. Мандельштам посвятил А. Моргулису десять шутливых стихотворений (так называемые «моргулеты»). Репрессирован в 1936 году.
Я ему после его письма ни звукане написала. Как только он упомянул Моргулиса, я поняла, что Володька столько наговорил Моргулису! Моргулис мог всё это рассказать Хармсу…
Это было последнее письмо, которое я получила. И когда я увидела слово Моргулис,Хармс для меня закончился. [23]
Мы расстались с ним в письмах.
Первый раз в жизни Даниил Иванович позвонил в Москву – он никогда не звонил – и спросил: «Вы живы?» – «Да, – сказала я. – А что за странные письма вы мне шлёте?» На что он сказал: «Неужели вы ничего не поняли? Я всё ещё вас люблю по-прежнему». И он повесил быстро телефон.
23
Фамилия Моргулиса мелькнула в письме Хармса от 10 февраля 1934 года – предпоследнем из адресованных Пугачёвой.