Прекрасные наполовину

Горбунов Даниил

«Интересно, что бы сказал Росс, если бы он сейчас увидел меня? – спросил сам себя Грэг. – Наверное, сказал бы: «Что за клоун передо мной!» Ему стало смешно от этой мысли. «Что за клоун передо мной!» – повторил Грэг.

Будто вспомнив что-то очень важное, он быстро поднялся и направился к маленькому комоду, стоящему у стены. Он принялся что-то отчаянно искать в одном из ящиков.

– Вот он! Вот он! – торжествующе произнёс Грэг, когда это что-то было найдено.

Он достал из ящика маленький серебристый медальон. Этот медальон – всё, что осталось от его отца, настоящего, биологического отца. Грэг не помнил его, но он почему-то представлялся ему

намного лучше этого Росса. Его отец точно не такой псих, как отчим. Мать никогда ничего не говорила об отце, это немного озадачивало Грэга. Как он только не старался выпытать у мамы хоть что-нибудь, хоть какой-нибудь маленький факт из биографии отца, всё без толку. Его отец так и остался для него человеком, о котором он ничего не знал, человеком, вечно бродящим в тумане, ты видишь его, он близко, но постоянно куда-то уходит от тебя, ускользает, как мокрое мыло из рук. Его отец так и остался для него идеалом всех отцов Земли, но при этом, Грэг забывал, что была какая-то веская причина того, что он ушёл от них, покинул навсегда его и маму. Это как раз должно было бы опустить отца в глазах сына, но он всё равно продолжал думать, что его папа самый лучший.

Грэг перевернул медальон. На другой стороне медальона было выгравировано: «С. Б.» – инициалы его отца. Но беда в том, что людей с подобными инициалами разбросано по Земле, Бог знает сколько. Лет в восемь Грэгу пришла идея искать отца по этим самым инициалом, встретится с каждым человеком, у кого имя и фамилия начинаются на те же самые буквы. Но как же теперь всё это казалось абсурдным. Его отцу вечно предстояло бродить в густом тумане прошлого, никогда ему оттуда не выйти.

Глава 4. В уродстве – счастье

Фрики в цирке Голдмена жили одной большой семьёй, но один фрик всё же предпочёл не иметь такие тесные отношения с остальными. Звали его Мартин, известен он был под прозвищем «человек-волк». Он не часто ходил в гости к другим фрикам, мало с ними общался, возможно, причина этого была в том, что он хотел быть как можно ближе к обычным людям, и всё своё время он проводил со своей невестой Нэнси.

Тем же вечером, когда Грэг сорвался после очередного выступления, Мартин сидел в своём фургоне и любовался своими же рисунками, которыми были завешены все стены его комнатушки. Он очень хорошо рисовал и причём научился этому полностью самостоятельно. Почти все его рисунки были портретами, и на всех этих портретах было изображено одно и то же лицо, лицо его милой Нэнси. Если просмотреть сейчас его работы, то можно заметить, что Нэнси на каждом рисунке сильно менялась: она была нарисована то сидящей на пляже, то на скамейке в парке; на одних рисунках ей было около двадцати двух лет, на других, более старых, ей не дашь и шестнадцати.

Он любил Нэнси больше жизни, она была для него человеком, ради которого стоит жить. Только Нэнси не отвернулась от него, не испугалась его безобразной внешности. Сколько он себя помнил, она всегда была с ним рядом, старалась успокоить его в трудную минуту.

– Нэнси… Милая Нэнси, – прошептал он.

Мартин оглядел стены, сейчас на него смотрели десятки Нэнси, созданных им самим. Но ни одна нарисованная Нэнси, считал он, не сможет по своей красоте сравняться с оригиналом.

«Где она интересно?» – подумал Мартин, но через минут пять услышал чьи-то шаги, его невеста вошла в фургон. Ничего не говоря, она подошла к нему и поцеловала в заросшею густыми волосами щёку.

– Ну как прошёл день, Мартин? – поинтересовалась она.

– Нэнси… Милая Нэнси, – воздохнув, сказал он, – ты же прекрасно знаешь, как обычно проходят мои дни. Сегодня-то ещё ничего, слишком буйных посетителей не было. А вот во время вчерашнего шоу какая-то женщина, увидев меня, такая и говорит: «Фу-у-у-у»! Представляешь?! Я хотел высказать всё, что о ней думаю, да только меня остановили…

– Ну не огорчайся, Мартин, ты же знаешь, что я тебя люблю, – попыталась пожалеть его Нэнси. – На всех остальных нам плевать, главное что, ты любишь меня, а я люблю тебя, правда же?

– Да, Нэнси, ты, конечно, как всегда права. Просто эти люди, которые приходят на шоу… ну знаешь… такое чувство иногда появляется… хочется убить их всех. Разжечь бы большой-большой костёр, и каждого из них постепенно кидать прямо в пламя, или утопить их всех что ли. Понимаешь?

Он смотрел на неё отчаянными грустными глазами, полными надежды. Его обросшее лицо, грустный взгляд как будто превращали его ненадолго в какого-то раненного зверя, который нуждается в помощи и защите. Девушке стало невероятно жалко своего возлюбленного. Подобные разговоры были не редкостью, но они не пугали Нэнси, лишь давали ей понять, что Мартину постоянно нужна её поддержка, только она может ему помочь и никто больше.

– Мой бедненький Мартин! – вымолвил Нэнси и обняла его. – Не нужно так сильно расстраиваться, всё пройдёт, всё пройдёт.

Она нежно поглаживала его по голове.

– Никогда я не понимал людей, Нэнси, – не унимался Мартин. – Они странные какие-то… Любят ходить и смотреть на инвалидов. Но не лучше бы было разрабатывать какие-нибудь методы лечения этих самых инвалидов. Нам твердят, что мы живём в новом времени, что постоянно что-то новое изобретают. Но почему они не изобретают лекарства от всей этой дряни, которой больны фрики. Какое к чёрту новое время, у нас ещё взгляд на мир-то средневековый!

– Обязательно что-нибудь придумают, обязательно, просто нужно время для всего этого. Придумают, и ты обязательно избавишься от своей волосатости, обязательно, – продолжала успокаивать Мартина Нэнси.

– Да, конечно, придумают они. Они лучше себе какую-нибудь игрушку сделают, чем что-нибудь полезное изобретут. Недавно все галдели про эту новую штуку, телевиденье. Телевиденье они сделали, а то, что столько людей умирает от различных болезней, они не слышали, они балуются своим телевиденьем!

Мартин чуть ли не до крика повысил голос, Нэнси всё это терпеливо слушала.

– Но подожди, Мартин, не все же люди на Земле плохие, не все же ведут себя как маленькие дети, играют в игрушки, как ты говоришь…

– Все люди одинаковы, так же как и свиньи одинаковы. Посуди сама, как мне паршиво бывает, когда надо мной издеваются. Они смеются над такими как я, кидаются помидорами. Но знаешь, что я скажу? Кидая в меня помидором, они сильно рискуют получить в ответ что-то намного серьёзнее помидора. Я им уже не какой-то там овощ кину, я в них ножом запущу! Тогда они попляшут у меня, попляшут…

Нэнси начала всерьёз волноваться, ситуация постепенно выходила из под контроля. Но Мартин всегда был довольно вспыльчивый, и Нэнси давно привыкла к подобным его речам. Она продолжала гладить его голову, думая, что это успокоит его.

Тише, ради Бога, успокойся, – шептала Нэнси разбушевавшемуся другу. – Мартин, ну как же ты не понимаешь, что нельзя так говорить! – сказала она, после чего ненадолго отошла, а вернулась с листком и карандашом в руках. – Вот на. Порисуй, тебя ведь это успокаивает.