Прекрасный человек
Шрифт:
Глава IX, заключительная, из которой каждый читатель может вывести нравоучение, какое ему заблагорассудится
25 сентября, накануне праздника Иоанна Богослова, Матвей Егорыч с самого утра почувствовал себя дурно… Утром он разобрал, однако, все свои патенты и аккуратно по порядку снова уложил их; потом спросил коробочку с своими орденами: вынул их, пересмотрел, перетер и спрятал… Отдавая назад Маше эту коробочку, он сказал: "Видно, мне больше уж не надевать их, Маша". Потом он все жаловался на слабость, несколько
"Полно, Машенька, о чем плакать; лучше помолись обо мне". Часу в третьем он начал стонать, жаловаться на боль в груди и просил, чтоб послали за Володей.
Несколько раз и до этого он вспоминал о нем и все с каким-то беспокойством. В три часа Владимир Матвеич приехал вместе с Анной Львовной. Настасья Львовна и его и сестру свою приняла очень сухо. Владимир Матвеич казался расстроенным;
Анна Львовна, у которой в последнее время от худобы лицо сделалось еще длиннее прежнего и под глазами образовались синие пятна, все вздыхала и повторяла: "ах, сестрица!" или "ох, милая сестрица!". Но эти вздохи и восклицания не производили никакого впечатления на Настасью Львовну. За обедом почти никто не прикасался к кушанью и все молчали. Доктор, заехавший после обеда, объявил, что вряд ли
Матвей Егорыч проживет до утра. Скоро все один за одним на цыпочках собрались к постели умирающего. Он лежал, закрыв глаза; дыхание его было тяжело и неровно.
Маша стояла у его изголовья, прислонив голову к кроватной спинке; Владимир
Матвеич сидел на стуле у его ног с наклоненной головой, заложив пальцы за пуговицы вицмундира; Настасья Львовна перевертывала в руке пустую лекарственную банку и глядела куда-то неопределенно; Анна Львовна подносила ежеминутно платок к глазам и шептала: "ах, какое несчастье!". Осеннее солнце освещало эту картину.
– Маша!
– сказал больной, приподнимая отяжелевшие веки.
Все вздрогнули при этом голосе. Маша подошла к изголовью.
– Мне тяжело дышать, Маша, - продолжал он слабым, едва слышным голосом, - положи руку мне к голове да не отходи от меня…
После минуты молчания он спросил:
– А Владимир здесь?
– Здесь, батюшка, - сказал Владимир Матвеич, вставая со стула.
Старик начал приподниматься, держась за Машу, и открыл глаза свои, ища сына:
– А! это ты?
– поди ко мне.
Он начал пристально смотреть на него. Казалось, опять страшное сомнение начинало мучить его.
– Вот и мой час пришел, Володя… А ты мне дашь умереть спокойно?
– Что прикажете, батюшка?
– у Владимира Матвеича навернулись на глазах
– Я прошу тебя… у меня одна просьба… не оставь мою Машу; не оставь свою мать… они без куска хлеба… не оставь их…
Маша дрожала всем телом; она не могла поддерживать отца, и Анна Львовна подбежала к ней на помощь.
Вдруг банка выпала из руки Настасьи Львовны и разбилась вдребезги; лицо ее судорожно подернулось, и с страшным криком: "Матвей Егорыч, прости меня! прости меня… я много перед тобою виновата!" - она почти бесчувственная упала к его постели.
– Поднимите ее!
– сказал Матвей Егорыч.
Ее подняли и подвели к нему. Он пожал ей руку.
– Я давно простил всем, Настасья Львовна, - прости и ты меня.
– Ты ни в чем не виноват передо мной!
– простонала она.
– Как ни в чем? Все мы люди. Оба мы виноваты перед Машей, очень виноваты… береги ее… Поправьте мне сзади подушки… Маша, Маша… поди ко мне… - Он протянул к ней руки и прижал ее к груди… - Ну, прощай, моя Маша, прощай, дитя мое, родное мое дитя… Когда я буду отходить, читай надо мною молитвы, - я хочу, чтоб ты читала. Дай мне перекрестить тебя… Над тобой всегда, всегда мое благословение… Господи, услыши молитву мою…
Ослабевающею рукою он осенил ее крестом и произнес довольно твердым голосом:
– Во имя Отца и Сына и Святого Духа, - потом он благословил и перекрестил
Владимира Матвеича.
– Не оставь Машу, - сказал он ему.
Это были последние слова его: утомленный, он опустился на подушки… Через полчаса раздался голос Маши, заглушаемый рыданиями; она читала отходные молитвы.
В день похорон, по обыкновению, съехались гости. Владимир Матвеич хлопотал, бегал, отдавал приказания, плакал - и все гости смотрели на него с особенным чувством и говорили:
– Вот уж истинно прекрасный человек!
От самого дома до Волкова кладбища Владимир Матвеич шел за гробом отца пешком и без шляпы, несмотря на сырую осеннюю погоду.
Гроб опустили в могилу и засыпали землею; Владимир Матвеич, Настасья Львовна, родственники и гости разговаривали в церкви с священником и занимались кутьею.
Одна Маша сидела у могилы отца… Она не плакала, - в эту минуту она была спокойна, - грустное, но святое и бесконечное чувство наполняло грудь ее. Небо застилали серенькие тучки, желтые листья падали с деревьев кругом нее - и перед нею тянулся бесконечный ряд могил…
– Маша, пора домой!
– сказала ей мать, подходя к ней.
Они сели в наемную карету, запряженную двумя клячами, и шаг за шагом поплелись в город. Скоро карета исчезла в тумане…