Прелести
Шрифт:
Мне выдали на руки бумагу, на которой было написано Arzaeff Alik, вывели из участка, усадили, не надевая наручников, в машину и увезли на контрольно-пропускной пункт между Германией и Францией. Там передали соседней стороне и с лёгким сердцем уехали.
Французы, не мудрствуя лукаво, спросили, говорю ли я на каком-либо цивилизованном языке и, убедившись в обратном, указали пальцем на дорогу: там, мол, найдёшь и Страсбург и консульство. «Будет тебе и ванна, и кофе с какавом. Га-а-а…»
Шёл дождь. Сильный ливень.
Автомобили разбрасывали брызги и замедляли движение возле КПП, чтобы затем вновь рвануть вперёд и искупаться в небесном душе другой страны. Чем отличается небо России от неба над этим перекрёстком? Ой, ты, синее небо России… Ну и что? Эта песня такая же короткая, как ливень. Когда песня превратится в ручей и скатится грязным потоком в приграничную реку, где прикажете искать небо? Шаг влево, шаг вправо, а над головой опять Родина…
Я стёр с лица сырость затянувшегося утра и зашагал в сторону Франции. Серый, промокший насквозь, дрожащий кот перебежал дорогу и стоял на тротуаре, поджав лапу и отряхиваясь. Кто ты по национальности, малыш? Как к тебе обратиться: «Гутен морген или бон жур?» И есть ли разница между языком кошек Сибири и, например, Полинезии? А каких ты собак боишься больше, немецких или французских? Жил да был серый кот за углом…
Присев на корточки, аккуратно взял на руки дрожащее существо и сунул себе под куртку. Маленькое сердце уловило ритм маятника моего организма и заиграло мелодию в унисон с ударами гонга. Мур-мур… Тук-тук…
Вспомнилось вполне реальное изречение, предназначенное детям, вычитанное мной в памятке по уходу за домашними животными: «Кастрированные кошечки — лучшие друзья человека».
Брызги машин с различными непонятными номерами оседали мокрой пылью на потемневшей одежде, и тут же смывались неутомимым работником осенней прачечной, моим теперешним попутчиком. Серые кошки не любят дождь. Они однолюбы.
Поднёс кота к одинокому навесу, посадил на скамейку и погладил на прощание по подсохшей шёрстке.
— Оревуар! Не давай себя кастрировать.
Глава 27
И встреча двух цивилизаций — от них один, от нашей три.
Чтоб только как-то привязаться, спросили закурить.
Он улыбался, встрече рад, ведь он не понял их,
Через секунду наш собрат его пинал под дых!
В «гестапо» заводили по одному. Какому умнику пришла в голову оригинальная идея назвать службу безопасности легиона «гестапо», не знаю, но, видимо, шутник был ещё тот. В одном кабинете «принимал» франкофон, в другом серб. Я попал к последнему.
Брат славянин, в ранге сержанта, внимательно рассматривал мои личные вещи и документы.
— Это что? — на русско-сербском произнёс сержант и достал внутренний паспорт.
— Паспорт.
— А это?
— Тоже паспорт, только заграничный.
— А почему даты рождения разные?
Действительно в гражданском паспорте значился январь, а в международном декабрь. Я знал об этом косяке паспортно-визового отдела УВД Красноярска, но раньше не придавал ему большого значения.
— Бюрократическая ошибка. Число-то совпадает.
— Ладно… — югослав отложил паспорт в сторону и взял пакет с фотографиями. — А это кто? Русская мафия?
— Нет, — с фотографий улыбались мои парижские друзья-подельники: Серёга Татарин, Макс, другие пацаны, — это просто товарищи, — помолчал и добавил. — Студенты.
— А это тоже студенты? — сержант выложил из чёрного пакета четыре снимка — Сака, Измайлова, Мережко и Дановича.
— А это родственники по отцовской линии. Все бывшие военные…
— Точно не русская мафия? — строгость напускная, сержант просто шутит.
— Точно.
— О,кей, — серб резко встал из-за стола и, подойдя к настенному календарю, ткнул пальцем в дату. — Русские солдаты, добрые солдаты (в смысле хорошие). В Кастельнадари поедешь вот когда. Зови следующего…
Через пару дней, после собеседования с аджудоном и после того, как в Кастель отправилась очередная партия прошедших отбор волонтёров, на утреннее построение капрал-поляк вынес стопку красных повязок и принялся зачитывать фамилии.
— Богданович, Мак-Кенли, Ли-Пот…
Каждому выбегавшему из строя он выдавал алую полоску материи. Волонтёры сразу же занимали место в правом углу строя (если смотреть от крыльца) и цепляли погон-руж. Это означало, что все названные ровно через неделю точно отправятся в учебный центр под Тулузу.
— Михайлов, Димитреску, — и, наконец, — Школин.
Всё. Я выбегаю из строя, беру в руку заветную тряпочку и становлюсь на новое место.
Ночь после возвращения в Париж Alik Arzaeff провёл в подъезде. Можно было, конечно, просто пошляться по улицам, если бы не двухдневный путь автостопом, под дождём, через всю Францию. Промок насквозь. Устал.
Поднялся на последний этаж дома по соседству с магазином Вагнера, уселся на ступеньку и сразу вырубился…
Проснулся от включённого света (французский народ пошёл на работу), с трудом встал с места и бродил по пробуждающемуся городу до открытия торгового дома.
— Во! Объявилась пропажа! — Вагнер встретил моё появление таким не вполне понятным возгласом. — А мы уже думали, ты в Совок подался. Ну, привет! Валера звонил, говорил, что несколько дней прошло, как ты от него выехал.
— Так и есть. Несколько дней, как выехал. Привет! — вошёл и поздоровался с Владимиром.