Прелести
Шрифт:
Ещё в Париже, в тесной «ленинской комнате», где мы торчали часами и ждали очередной процедуры, а я отметал деньги у «детей капиталистов», выигрывая их в карты и шахматы, мы сдружились. Вообще, если судить о целом народе по отдельным его представителям, то ирландцы должны быть замечательной нацией. Роберт мне нравился, как человек.
Он сам попался на удочку в первый день пребывания в парижском реджименте. Миша-казах предложил ему сыграть со мной в очко на пятьдесят франков. Я, понятное дело, вначале проигрывал, потом «стало везти». Ирландец понял, что его разводят и прекратил игру, тогда я предложил сыграть в шахматы.
Ещё мы оба были помешаны на футболе, причём Роберт болел за «Манчестер Юнайтед». Нашему «Спартаку» в этом году предстояло сыграть в Лиге Чемпионов, а от Англии выступал «Блекберн», который жутко не нравился Роберту. Не понимаю, на каком языке мы общались, но горячие футбольные дебаты продолжались порой по полчаса.
Красную повязку ему выдали сразу после меня. Он взял в руку тряпочку, встал рядом и, подмигнув бесцветными ресницами, еле слышно прошептал:
— Манчестер чемпион!
— Фак ю вери мач энд ё Манчестер…
Примерно с середины декабря я перебрался жить к питерскому другу Сергея Максиму. Выделенная ему спортклубом двухкомнатная квартира находилась в пригороде Парижа Сен-Дени. Многоэтажный дом, населённый жильцами самых различных национальностей, являлся обычным стандартным зданием с одним подъездом и двумя лифтами. Молодые офранцузившиеся арабчата приветливо улыбались через стекло входной двери, когда я вечерами возвращался в одиночку домой. Как и все дети на планете, они торчали в прихожей подъезда, покуривали травку и развлекались, как умели. От русских подростков не отличались ничем, разве что были посмуглее.
Макс выступал за местный спортивный клуб Сен-Дени. Выступал недавно, но, как я понял, уже являлся лидером клуба и, безусловно, лучшим в своём весе. В России он был мастером спорта, чемпионом Ленинграда. Не занимался около пяти лет и, попав во Францию, решил тряхнуть стариной (правда, на мой взгляд, двадцать шесть лет — «старина» относительная) и тряхнул… Все любительские и полупрофессиональные бои выиграл досрочно, а в первом лицензированном профессиональном разорвал сухожилие на левой ноге и три последних раунда прыгал, как цапля на правой, но довёл бой до победы. Присутствующие признали, что видят такое впервые.
Теперь Максим залечивал раны и готовился к очередному поединку. Что мне лично в нём всегда нравилось, так это (в противовес Сергею) антарктическое спокойствие, даже заторможенность. Что бы не происходило, Макс вёл себя подобно удаву из известного мультфильма. Однако попасть под удар такому «заторможенному удаву» не хотелось.
Оба Рождества и Новый 1994 год, мы также отпраздновали в Сен-Дени.
Арабы из бара напротив магазина «У Вагнера» уже привыкли ко мне и называли «Гранд Рюс». В ответ на приветствие я теперь всегда вполне грамотно отвечал: «Со ва» — и помахивал рукой.
Русаков, посещавших торговый дом, я выучил всех по именам. Вокруг Вагнера всегда крутилось множество русскоговорящего народа. Самых разных мастей и оттенков. Приехавшие из Совка по различным причинам эти «переселенцы» так же мало походили на парижан, как и друг на друга. Одни, как, например, рассекающий на мопеде бывший капитан российской Госавтоинспекции Андрей Козликов, переехавший во Францию вместе с женой и ребёнком и теперь зарабатывающий на кусок хлеба мытьём полов в домах богатых французов, сами, похоже, не знали, что здесь делают. Другие, наоборот, очень хорошо знали и, используя свои навыки, в «демократическом обществе» накапливали капитал. Третьи сбежали и теперь при всём желании не могли вернуться назад. Все они заходили в торговый дом, и к каждому Владимир находил свой ключ. Но всё же круг «бывших русских» вокруг Вагнера ограничивался теми, кто покинул Россию после, примерно, семьдесят пятого года, и больше всего среди них было поменявших страну проживания лишь в девяностых годах.
Различные волны эмиграции предпочитали не только не общаться друг с другом, но вообще игнорировали своих бывших соотечественников. Общего между первой, второй, третьей, десятой и т. д., волнами эмиграции было не больше, чем между представителями животной фауны различных континентов. Особенно это было заметно в православном храме Парижа, носящем имя Александра Невского. Наблюдая за тем, как чопорно, троекратно целуются друг с другом те, кто много лет назад покинул Родину, я понимал, что от русского у них остались лишь эти лобызания.
Побывав раза два в церкви и насмотревшись на весь этот балаган, устроенный «великорусскими эмигрантами», я больше не заходил туда совсем. Да и сами князья-графья, поэты-прозаики и бывшие директора рынков, вкупе с секретарями райкомов, интересовали меня не больше, чем их прошлое.
Человек, которого я искал, никак не проявлялся.
За три месяца, проведённых в Париже, я ни разу не натыкался на следы присутствия Дановича. Однако о нём знали и Гамалей, и Вагнер, и другие люди. Гамалей, например, был уверен, что Хазар и местный вор-законник Алик Сухумский одно и то же лицо, просто Алик Сухумский не любит, когда его так называют. Но на одной из стрелок я увидел Алика и понял, что он отнюдь не Данович.
Загадочной фигурой оставался Вано. Тем более, как выяснилось, он вовсе не был грузином.
В начале февраля я разговаривал с Вагнером на тему переводов денег из России в Европейские банки. Имелись в виду суммы, полученные по фальшивым авизо. Этот вид мошенничества практиковался одно время в России с большим успехом. Специализировались на нём в основном чеченцы. Я поддерживал беседу просто так, от нечего делать, и преимущественно «ругал мерзавцев, опустошающих государственную казну», но Владимир посмотрел на меня вполне серьёзно.
— А у тебя есть возможность вынуть рубли из банка в России?
— У меня? Откуда, с чего ты взял?
— Нет, не откуда, так спросил, — сегодня похолодало, и бородач опять напялил шапку-ушанку. — Просто, если тебя эта тема интересует, то можно обсудить на досуге.
— С тобой? — было не совсем понятно, куда клонит Вагнер.
— Почему со мной… Я в этом мало разбираюсь. Есть люди. Если хочешь, могу вас свести, пообщаетесь.
— Так я тоже в этом мало разбираюсь.