Прелести
Шрифт:
— Что спрашиваешь, Володя?
— Я спрашиваю, с Вано договорились о чём-нибудь или нет?
— С Вано? — отвернулся от зеркала и, повесив ушанку на крючок вешалки, пожал плечами. — Договорились, наверное…
Мне по ошибке выдали два комплекта формы. Не полностью два, комбу в одном экземпляре, рейнжерсов тоже одну пару, зато два зелёных берета, два ремня, два комплекта спортивной формы с синей полосой (принадлежность к синей компании), а также все другие необходимые воину вещи: зубные щётки,
Я «не заметил» оплошность. Заметил её капрал Здравков.
В принципе, приехавший за нами один из покупателей (главным всё же был белобрысый сержант словак) не был капралом. Болгарин носил звание премьер-класса и, соответственно, лишь одну зелёную полосу на липком квадрате, но сразу предупредил новобранцев, что если кто-нибудь назовёт его правильно, будет в течение полугода каждый день вешаться. Вешаться не хотелось. Стали с первого дня называть Здравкова неправильно капралом.
Болгарин прибыл в Кастель из дузем-РЭПа с Корсики и, разумеется, был полностью отмороженным. Уже в первый день знакомства он построил нас на плацу в сорокаградусную жару и минут тридцать держал по стойке гуарде ву, разглядывая каждого и насвистывая забойную мелодию песни «You’re in the army now» группы «Статус Кво». По-русски говорил почти как я, с матами и поговорками.
Так вот болгарин засёк, что мне по недосмотру дали чересчур много вещей. Я стоял последним перед длинным столом, а он рядом со мной. В это время ещё один премьер-класс, из числа тех особо «продвинутых», кто до конца контракта так и остаётся премьер-классом (ефрейтором, по-русски), показывал волонтёрам чудеса акробатики — пытался сесть на шпагат. Волонтёры ржали как стадо ослов, а Здравков, под шумок, подошёл ко мне вплотную:
— Школин, лишние вещи тоже можешь забрать…
— С собой в Кастель?
— Ага.
Потом в центре подготовки он вспомнит об этом и заберёт у меня «лишнее». Я в свою очередь, за всё время учёбы, не услышу от него ни одного окрика.
Фонтаны плясали во всю Ивановскую. Или Смоленскую? Февраль…
Уселся на скамеечку и, раскрыв спортивную газету «Экип», старательно делал вид, что понимаю, о чём идёт речь в передовой статье. Цифры счета футбольных матчей, по крайней мере, были интернациональными, ну а на странные построения французских букв просто не обращал внимания. Картинки, кстати, рассматривал…
Одетый, как бродяга (хотя, если честно, на западе почти все так одеваются), чернокожий хлопчик с магнитофоном под мышкой и мешком через плечо, уселся на соседнюю лавочку и тут же нажал кнопку «play». Я не относил себя к разряду ярых поклонников стиля «бум-бум», но постарался не обращать внимания, сидел себе читал.
Негру это моё равнодушие к творчеству его любимой группы не понравилось. Сначала он что-то у меня спросил, потом, видя, что я не реагирую, принялся громко кричать, и, наконец, встал возле меня, начал топать ногами, орать и задирать одежду, демонстрируя обнажённый чёрный живот.
Прогуливающиеся парижане имели возможность с интересом наблюдать забавную картину. На лавочке восседает воткнувшийся в газету и ничего не замечающий белый мужчина, а вокруг него совершает ритуальный танец визжащий и кричащий голопузый чернокожий. Плюс включенный на полную катушку магнитофон…
— Приятель твой?
От неожиданности чуть не выронил из рук газету. Грешным делом подумал, что по-русски заговорил энергичный танцор рэпа. А где длинный белый лимузин (или не лимузин?), а где охрана? Одет в простую коричневую куртку и серые брюки, на голове кепка. ДАНОВИЧ ЭДУАРД АЛЕКСАНДРОВИЧ. ХАЗАР?
— Нет, это бродячий артист, — поднялся со скамейки и сложил газету. — А меня он принял за благодарного зрителя.
— Насладился зрелищем?
— По горло.
— Тогда пойдём в более спокойное место, где нет бродячих артистов с сомнительным репертуаром, — мужчина развернулся спиной к негру и не спеша зашагал в направлении Эйфелевой башни.
На вид ему было около пятидесяти. Довольно крепкий, немного полноватый дядька с правильной осанкой и широкими плечами. Шёл спокойно, изредка поглядывая на взрывы фонтанов. В момент, когда я его догнал, Данович разглядывал ту самую фотографию, а затем протянул её мне.
— Возьми, — приостановился и поглядел на меня, как вчера глядел из салона своего автомобиля. — У Александра глаза какого цвета?
— У кого? — я запихивал снимок во внутренний карман куртки и сразу не понял, о ком идёт речь. — А… Ну, чёрные, кажется. Хотя иногда…
— Иногда линяют. Становятся карими. Так?
Этому, оказывается, и объяснять ничего не надо. Сам всё знает.
— Так.
— Снимок чёрно-белый. Не видно, — Данович вдруг достал другую фотографию и протянул мне. Ни хрена себе… Со снимка улыбался Александр. — Он?
Я лишь кивнул утвердительно.
— А ты что, думал, что его сфотографировать нельзя? — мужчина остановился и замер, разглядывая возвышающуюся на другом берегу Сены Эйфелеву башню.
Честно говоря, я сейчас ни о чём не думал. Я столько раз ломал голову, разрабатывая план предстоящей беседы, что, видимо, сломал её, эту голову, окончательно. Мозги, по крайней мере, поплыли.
— И я тебе зачем нужен, тоже, разумеется, не знаешь? — он перевёл взгляд с одной башни на другую. На меня.
— Нет. Знаю, что нужен, а зачем — не знаю.
— Что ж, поговорим, — мой собеседник спокойно уселся на ближайшую лавочку. — Присаживайся, не напрягайся.
Постарался не напрягаться. Присел…
— С Вано у тебя какие дела?
— Никаких. Я думал, Вано это Вы.
— Да? — улыбнулся краями губ. — И когда понял, что обознался?
— Вчера и понял.
— Понятно. А потом, словно по счастливому стечению обстоятельств, появился тот, кого ты действительно искал.