Прелести
Шрифт:
По Арбату гуляли долго. Сфотографировались на Полароид у уличного фотографа. Взяли фотографии. Опять гуляли…
— Дай-ка я позвоню одному товарищу. Может быть, дома застану? — увидел я телефон-автомат.
— Позвони.
Трубку, как ни странно, подняли.
— Алло, Вадик, ты?
— Я. А ты кто? — голос несколько уставший.
— Да вроде Андрей. Школин который.
— А-а… Откуда звонишь-то?
— С Арбата. Я здесь с девушкой прогуливаюсь.
— Давно
— Сегодня вновь надуло. Увидеться с тобой хочу. Подъедь, если сможешь. Я за столиком ждать буду. Знаешь, на середине Арбата закоулок есть. Вот тут.
Повесил трубку, и мы направились в сторону того самого закоулка. Среди столиков была пара свободных. За один из них мы и уселись. Заказал пару шашлыков, два мороженых, себе пиво, ребёнку «Пепси».
— Раз уж из дому сбежали, давай здесь перекусим.
— Давай, — вздохнула «подружка». — А кому ты звонил?
— Вадику. Помнишь, может быть? Он со мной один раз к вам в гости заходил.
— Который стихи читал?
— Ах да. Я и забыл… — и почесал нос. — Читал, читал, помню…
— И он сюда сейчас приедет? — Ирина пережёвывала кусок жареного мяса. Пережёвывала тщательно.
— Если, конечно, не обманет, — мясо в моей тарелке сопротивлялось не менее энергично. — Он, вообще-то, обманщик.
— Зачем же ты дружишь с обманщиком?
— Затем, что я сам обманщик.
Почти возле каждого столика «прогуливались» бомжи, желающие перехватить пустую бутылку. Собирали после ухода посетителей стеклотару и прятали в пакеты. Русский бизнес девяностых годов. Собирали, конечно, и раньше, но не в таких масштабах, как в нынешнюю «эпоху строительства капитализма». Впрочем, этим занимались не только бомжи.
Неподалёку от нас ошивался спившийся субъект в помятой одежде и со стеклянными, наподобие самого предмета добычи, глазами. Он вкрадчиво вглядывался в содержимое моей бутылки, оценивая количественно-временное соотношение жидкости и пару раз даже «приветливо» улыбнулся Иринке. Я, в свою очередь, не спешил, нарочно растягивая время, и наблюдал за движениями «бизнесмена».
Ира, стараясь не глядеть на «интересного дяденьку», слегка подвинулась в мою сторону и тихо спросила:
— Это кто? Твой знакомый?
— Нет. Он ведь тебе улыбается? Я думал — твой.
— А что он хочет?
— Он? — я повернулся к мужчине и громко повторил вопрос: — Ты чего хочешь?
— Дак, это… — тот сразу заегозил. — Если бутылочка не нужна…
— Ему нужна пустая бутылка, — перевёл я ребёнку.
— Пустая? А зачем ему пустая?
— Для коллекции. Видишь, у него их уже полная сумка.
— Для чего?!
— Ну, в общем, он их собирает, а потом на деньги меняет.
— На деньги?
— На деньги.
«Доверчивый» ребёнок не очень доверчиво посмотрел на «коллекционера».
— Ему нужны деньги?
— Конечно, нужны.
— Чтобы на метро ездить?
— Ага.
— А нам ведь тоже надо на метро ездить?
— Точно. Только мы деньги по-другому заработаем.
— Значит, бутылка тебе не нужна?
— Пустая нет.
— Тогда отдай ему. Он уже давно ждёт.
— Как скажешь, — перелил немного пива в стакан, а оставшееся протянул мужичку. — Можешь допить, а бутылку возьми себе.
— На работе не пью, — он подобострастно улыбнулся, взял посуду и отошёл от нашего столика.
— Он плохой, да? — Ирина украдкой продолжала наблюдать за «бизнесменом».
— С чего ты взяла?
— Ну… Он, какой-то…
— Грязный, имеешь в виду, — подсказал и пригубил стакан.
— Да… И ещё, когда он улыбается, глаза не смеются. Не по-настоящему. Он не красота. На него смотреть не хочется ещё и ещё.
— А ты думаешь, ему на нас смотреть хочется?
— А разве нет? Мы ведь не такие?
— Вот потому ему на нас и неприятно смотреть.
Ирина отвернулась и задумалась. Потом опять наклонилась над столом и принялась ложечкой ковырять мороженое.
— А если бы мы не дали ему то, что он просил, он бы обиделся?
— Думаю, что нет, — я откинулся на спинку стула и вытянул ноги под столом. — Он, скорее всего, заранее, на всякий случай, обиделся на всех, всех. На нас, на них, на весь мир и поэтому обижаться сейчас на кого-то конкретно не имеет смысла. У него такая форма защиты. Он как бы уже изначально готов к тому, что ему откажут. Ему, когда он смотрит вокруг, ничто не кажется красивым. И виноватыми в этой несправедливости считает тех, кто эту красоту видит. Например, тебя.
— Меня?
— Ну, или меня и всех, кто здесь бывает.
— И что? Он никогда, никогда, нигде, нигде не видит красоты?
— Почему же? Видит. Но у него своё представление о красоте. И то, что он считает приятным и красивым, мы воспринимаем некрасивым и мерзким. И наоборот. Поэтому он называет плохой тебя, ты его, а на самом деле…
— А на самом деле?
— На самом деле всё это условно.
— Условно?
— В общем, правы и те, и те, и не правы никто. Вот… — высказался и поймал себя на мысли, что сам, на месте Ирины, после такого объяснения, вряд ли бы что-либо понял. Ух… Ничего себе говорить научился? У кого, интересно, подобную манеру перенял? — Вот представь себе, что в деревне… Была ведь в деревне?