Преломление. Витражи нашей памяти
Шрифт:
– Но фарфоровые утки – это же не главное, – пытался возразить я.
– Э-э-э, не главное… Это в зависимости от того, как посмотреть. Утка может быть символом – символом привязанности к родным местам, где она появилась на свет Божий. Ведь она каждый год возвращается к себе домой, чтобы произвести новое потомство, дать жизнь своим птенцам. И так – по кругу… Главное, что надо уяснить в писательстве, что даже хороший писатель, стремясь стать великим, в результате может стать никаким.
– Я тоже пишу о том, что меня задело, остановило в жизни, – подхватил я, – у каждого своя ниша. Отсеивает писателей время, словно сито: вся мелочь свободно проваливается сквозь него, остаются крупные. Таких можно пересчитать по пальцам. И пишут они, открывая
На прощание ответным жестом на мои давние подарки Валерий Георгиевич вручил мне свою книгу «Осень, переходящая в лето», написав своим размашистым и цветастым почерком: «.. с надеждой на дружбу. 25.08.2017».
Но на этом вся дружба наша и закончилась. Он с редактором «Авроры» уехал в свой Питербурх, а я так и остался на берегу Рижского залива в местечке Каугури.
Однако жизнь ещё не закончилась, есть вероятность, что на каких-то случайных изгибах наших дорог найдутся и неслучайные пересечения. И мы вновь встретимся с этим интересным человеком, повидавшим на своём пути многое и многих и сумевшим запечатлеть всё это на страницах своих книг.
В последний день пребывания в Юрмале он мне поведал о своём «загадочном» исчезновении на Петербургском книжном салоне:
– Помню этот момент. Но причиной тому было не моё нежелание пообщаться с тобой, а увиденная мною в толпе Кира. Я боялся её потерять…
И я подумал: «В жизни всегда всему есть объяснение. А мы наматываем не бог весть что, пришедшее к нам из подсознания и ещё неизвестно откуда. Но в любом случае воображение всегда воздушнее, ярче, пугающе неотразимее и желаннее. Но тоже не всегда…»
У Ивана Афанасьевича Васильева
Я вспоминаю встречу с писателем и публицистом Иваном Афанасьевичем Васильевым в конце 80-х. Он жил тогда в добротном деревянном доме на окраине деревни Борки Псковской области, куда меня занесло волею житейских обстоятельств. Мне тогда не было ещё и сорока, а он, умудрённый жизненным опытом и немалым литературным грузом, обременённый двумя премиями в области литературы (Ленинской и Государственной им. Горького), подбирался к 70-летнему юбилею, который в итоге увенчал его жизнь. Писатель жил по-русски просто, убранство дома без излишеств, всё рационально, без стяжательных затей с ненужными вещами. В передней части дома-избы путь преграждали деревянные стеллажи со множеством книг, отгораживающие горницу с большим струганым дощатым столом. На столе были разложены начищенные дольки чеснока и четвертинки луковой головки. Писатель готовился к обеду. Это ощущалось по ядрёному запаху щей, доносившемуся из кухни.
Молодая, сбитая, пышущая деревенским здоровьем хозяйка с улыбкой на лице попросила меня немного подождать:
– Иван Афанасьевич отобедает и уделит вам несколько минут. Потом у него традиционный послеобеденный сон.
Я сразу почувствовал, что нарушил устоявшийся временем и привычками распорядок. Визит мой был неожиданным, не запланированным, притормаживал извечный ход вещей, разрывая их связи в этом уголке спокойного и налаженного быта.
Иван Афанасьевич указал на дальний закуток в лабиринте книжных стеллажей, где стоял добротный письменный стол. Это был его кабинет. Особой радости от моего появления на лице писателя я не заметил. Скорее, на нём отражался какой-то глубокий внутренний, ещё до конца не осознанный вопрос, с которым он и ушёл в свою одиночную трапезу. Ел он молча, не торопясь, с хрустом прожёвывая чесночно-луковичную приправу. Я мог только слышать и нюхать.
Пока Иван Афанасьевич обедал, мне приглянулись стоящие на полках Шекспир, Г. Манн, Гоголь, Эренбург. Снимаю томик, открываю наугад страницу.
Когда на броневых«А что я, собственно, от Ивана Афанасьевича хочу? – подумал я, определяя томик Эренбурга на своё место. – Чтобы он прочитал мои несовершенные и незаконченные литературные опыты? Дал оценку, рекомендации, советы? Я, случайный подмастерье, пришёл к Мастеру под избиение розгами? Или под поощрительный кивок головы? Или ещё для чего-то?»
Мои сомнения развеял сам писатель. Он вошёл в кабинет, расточая в воздухе луково-чесночные ароматы. Постучал ладонью по крепким вертикальным стоякам книжных стеллажей, изрезанных по торцевым частям мелкой неизощрённой резьбой, и произнёс густым горьковским голосом:
– Сам резал! – и он ласково посмотрел на дело рук своих: – Горжусь!
Было сразу заметно, что резьба по дереву – важнейшее дело его жизни. А всё остальное, даже свои писания, держал он в стороне как вторичный, необязательный труд. И, кстати говоря, резьба эта – именно она! – больше всего привлекала внимание в его доме. Остальное смотрелось чем-то второстепенным.
– Ну-с, – проговорил лауреат двух престижных в те времена премий, – с чем пожаловали? Небось, хотите дать мне на прочтение что-то своё?
– Примерно так, – пришлось согласиться мне с его проницательностью.
– Как вас, простите, величать? – поинтересовался писатель.
Я назвался.
– Да, имя обычное. Это хорошо. Надеюсь, псевдонимом не обзавелись? А моё вы что-нибудь читали? Хотя бы последнюю трилогию.
– К сожалению, нет, – признался я.
– К сожалению! – повторил он за мной. – А может быть, к счастью. Ну, хорошо, вы меня, «к сожалению», не читали. А почему я должен читать вас? Да это и не важно, прочту я или нет. Поверьте, от этого ничего не изменится. Вы отнимете у меня драгоценное время, а взамен абсолютно никто ничего не получит. Даже если я прочту ваше, даже если оно окажется гениальным. Что из того? Ни я, ни вы не можете повлиять на ход вещей. Если вам суждено стать мастером слова – это ваша судьба, и вы в любом случае добьётесь своего, и кривая вывезет на то место, где вас оценят. Или не оценят. Вы пришли в мой дом наподобие подмастерья, сделавшего табурет и предлагающего мне его купить. Но у меня уже есть табурет. На нём вы как раз и сидите. А лишних мне не надо.
– Оригинальное сравнение, – заметил я с лёгкой не обидной иронией.
– Именно так! Вы строгаете свои табуретки, я – свои. Если кому-то понадобятся ваши – идите ими торговать. Конечно, занять прилавок на этом рынке не так просто. Но, если постараетесь и докажете, что ваши табуреты самые крепкие, надёжные и долговременные, место само найдёт вас. И потом не забывайте, что этот условный табурет стоит денег. На него потрачен немалый труд. А любой труд тем или иным образом вознаграждается. Я, например, за гонорары от своих работ построил этот дом, в котором мы находимся. Дом – это храм. И душа храм. В этих обителях должно быть светло и спокойно. А если светло и спокойно, то и благостно.
– Но писать научить невозможно. А делать табуреты можно научить, – возразил я.
– Это глубокое заблуждение. Каждый должен заниматься тем, к чему более расположен. Можно привить только навыки. Если вы расположены к писанию и не можете не писать, то будете писать и в стол. Это не зазорно. И даже полезно. Готовую вещь всегда можно вынуть, огранить её, подчистить и поправить угловатое. Тогда можно и в ход пустить. Издревле создавались запасы на будущее, только нужно уметь их сохранить. А в нужное время – использовать. Вы уж извините меня за такие сравнения, но я человек сельский, у меня и аналогии соответствующие. А главное – умейте находить себя в том, что по душе.