Премьер-министр (= Президент)
Шрифт:
И прибавил:
– А если не позвоню, значит, мне так плохо, что ничто уже не поможет.
На всякий случай очень сильный звонок, трезвонивший, как в школе или на фабрике, провели не в комнату Эмиля, который часто отлучался, а на площадку верхнего этажа над кухней, чтобы, таким образом, его могли услышать сразу трое.
Но однажды ночью и эта предосторожность оказалась недостаточной. Проснувшись среди кошмара, от которого он никак не мог очнуться, но о котором впоследствии ничего не мог вспомнить, Премьер-министр выпрямился на кровати в полной темноте, подавленный, весь в холодном поту,
Он испытывал почти такое же мучительное ощущение, какое пережил в восьмилетнем возрасте, когда болел свинкой и ему как-то ночью показалось, что потолок медленно опускается на него, а матрас поднимается вверх к потолку.
Он силился сбросить с себя оцепенение и сделать то, что ему приказали, ибо не был против них, что бы они там ни думали... Вдруг рука его коснулась чего-то гладкого и холодного. Он бессознательно искал у изголовья с той стороны, где стоял ночной столик, выключатель электрической лампы. Раздался грохот: что-то опрокинулось, и поднос с бутылкой минеральной воды и стаканом полетели на пол.
Ему никак не удавалось найти ни электрической лампочки, ни выключателя. Ночной столик, должно быть, немного отодвинули, позднее ему придется выяснить, почему это случилось, а пока что испытывал лишь непреодолимое желание немедленно действовать.
Должно быть, он слишком перегнулся, ибо как сноп свалился с кровати на пол, оказавшись в не менее нелепой позе, чем в тот день, когда левая нога сыграла с ним скверную шутку во время прогулки на прибрежных скалах.
Нащупав вокруг себя мокрые осколки стекла, он решил, что на его руку неизвестно откуда льется кровь. Напрасно он старался подняться. Выбившись из сил, в полном отчаянии, движимый инстинктом младенца в колыбели, он закричал.
Никакой бури в ту ночь не было. И тем не менее, как это ни удивительно, из трех человек, которые спали наверху довольно близко от него, ни один ничего не услышал. На его крик прибежала заспанная Мари в ночной рубашке, хотя обычно спала как убитая и по утрам ее всегда было трудно добудиться. Она включила электричество и с минуту стояла на пороге как вкопанная, с ужасом глядя на него и не зная, что предпринять.
Возможно, она решила, что он умер или умирает. Она тоже закричала и, вместо того чтобы помочь ему встать, метнулась к лестнице позвать на помощь остальных. Когда они прибежали, все еще напуганная Мари следовала за ними на почтительном расстоянии.
Он действительно порезал себе запястье, но рана была неглубокая. Гаффе так и не смог определить, что же с ним, собственно говоря, произошло.
– Это может случиться с каждым и в любом возрасте. Вероятно, кошмар вас мучил из-за судороги или плохой циркуляции крови. Вот почему вы никак не могли подняться...
Доктор опять заговорил о том, чтобы мадам Бланш ложилась в спальне на раскладной кровати. Но ему удалось добиться лишь того, что Премьер-министр обещал отныне спать при слабом свете ночника. Ему раздобыли лампочку чуть побольше карманного электрического фонаря. Постепенно он привык к этому ночному освещению, и оно стало частью окружающего его мира.
Эмиль подумал об этом сегодня вечером и, не говоря ни слова, отправился в деревню, чтобы купить там ночной фонарь. По воле случая именно в ту минуту, когда он вернулся, электричество вдруг зажглось, снова погасло, зажглось еще раз, и по его ровному яркому свету стало ясно, что больше уже не погаснет.
– Все-таки я лучше оставлю вам ночной фонарь.
По утрам и вечерам, когда Эмиль исполнял обязанности камердинера, он надевал белую полотняную куртку; ее белизна особенно подчеркивала его темные волосы и независимое выражение неправильного с резкими чертами лица. Раз кто-то даже сказал о нем:
– Ваш слуга скорее всего похож на бандита с большой дороги...
Эмиль родился в Ингранне, среди орлеанских лесов, в семье, где испокон веков все мужчины из рода в род были лесниками и охраняли охотничьи угодья. Его братья и сам он росли вместе с собаками. Между тем наружностью он гораздо больше напоминал браконьера, чем лесничего. Несмотря на крепко сбитое тело и стальные мускулы, двигался он еще более бесшумно, чем Миллеран с ее скользящей походкой, и временами в его глазах, одновременно насмешливых и наивных, вспыхивали опасные огоньки.
В год, когда Премьер-министр получил портфель министра иностранных дел, ему как бы в наследство достался Эмиль. Тот только что вернулся с военной службы, а шофером на Кэ-д'Орсе стал благодаря рекомендации каких-то орлеанских помещиков. Эмиль так резко отличался от элегантных шоферов, работавших при министерстве, что Премьер-министр сразу обратил на него внимание.
Приручить его было нелегко, ибо, как только Эмиль чувствовал, что кто-то пытается это сделать, он замыкался в себе, и перед вами оказывался человек с окаменевшим невыразительным и сердитым лицом.
В тот раз кабинет министров продержался у власти три года, но, когда правительство было низвергнуто, Эмиль, опустив голову и смущенно теребя в руках фуражку, пробормотал, запинаясь:
– Вероятно, вы не захотите, чтобы я остался у вас?
Эмиль служил у него двадцать два года, повсюду следуя за ним преданно и верно, как собака за своим хозяином, ни разу не выразив желания обзавестись семьей. Вероятно, он не испытывал в этом ни малейшей потребности. Но стоило какой-нибудь особе женского пола - худой или толстой, молодой или в летах - появиться в поле его зрения, он, без колебаний и не усматривая в этом ничего зазорного, кидался на нее, как петух, словно это входило в круг его обязанностей.
Премьер-министр не раз, посмеиваясь про себя, наблюдал за Эмилем и считал, что во всем, что касается женщин, его шофер обнаруживает инстинкт браконьера, подстерегающего лесного зверя. При приближении очередной жертвы Эмиль принимал безразличный вид. Только его маленькие черные глаза становились более задумчивыми, жесты более замедленными и сам он делался молчаливее, чем обычно. Он сливался с окружающей обстановкой, как браконьер сливается с деревьями или скалами, и терпеливо ждал, ждал час, день, неделю или дольше и в подходящую минуту - инстинкт никогда его не обманывал-стремительно нападал.