Премьер. Проект 2017 – миф или реальность?
Шрифт:
В общем, после всех дискуссий было сделано главное — определена стратегия нашей экономики, т. е. ее основные цели, пути и средства их достижения. Она, экономика СССР, должна была:
— соответствовать достигнутому человеческой цивилизацией уровню развития и требованиям XXI века;
— создать равные условия различным формам собственности: государственной, кооперативной, смешанной, частной и т. д.;
— обеспечить свободу действий товаропроизводителям, конкуренцию между ними, глубокую экономическую демократию как основу ее в политической и социальной сферах;
— иметь социально ориентированный рынок со значительной регулирующей ролью государства, использующего на каждом этапе развития различные сочетания экономических и административных методов.
Мы считали, что создать вместо планово-распределительной современную рыночную экономику без активной, целенаправленной деятельности государства невозможно. Это утопия или авантюра. Повышение его роли в регулировании всех процессов хозяйственной жизни — требование времени, осознанное во всех развитых странах. Тем более это обстоятельство надо учитывать у нас, где 67 процентов территорий — северные и приравненные к ним. В такой стране активная, определяющая роль государства в формировании рыночной экономики — абсолютная необходимость. Пустить все на самотек, устранить государство из этой сложнейшей работы — значит впасть в авантюризм и сознательно ввергнуть страну в неисчислимые бедствия.
Мы прекрасно понимали, что современная рыночная экономика — это сложнейшая система, где все ее элементы соответствуют друг другу, создают тем самым единое целое. Это не только отлаженные сотни тысяч и миллионы связей и взаимозависимостей между товаропроизводителями, это и развитые банковские, финансовые и социальные структуры.
Работая над стратегией нашего развития, мы также учитывали, что в последние десятилетия рыночная экономика на Западе, как и планово-распределительная в социалистических странах, во многом исчерпала свои потенциальные возможности. Надо было взять все хорошее из той и другой экономических моделей и органично соединить, переплавить все это в нечто единое и дееспособное. Это «нечто» должно было быть сугубо своим, уникально-специфическим, как и наша страна. В основе новой модели, подчеркну еще раз, были сильные стороны социализма, его преимущества, социальная защита населения, государственное регулирование в сочетании с рыночными отношениями.
Но вернемся ко времени создания этой концепции.
Итак, она стала закономерным результатом выбора решений на основе альтернативных, многовариантных сопоставлений и расчетов. Подчеркну: возврата к старой экономической системе в нашей концепции не было. Иной раз я намеренно провоцировал директоров заводов, приезжавших для обсуждения проблем и все еще довольно скептически воспринимавших само слово «рынок», и говорил им:
— За чем же дело стало? Вернемся к жесткой планово-распределительной системе — там все ясно, понятно, привычно. Что с того, что она стала тормозом? Зато вам работать легче. Проголосуйте…
— Нет, Николай Иванович, — отвечали мне, — не берите нас на испуг. Система изжила себя, это ясно. Но и прыгать в рынок, как в пропасть, не хочется. Мы-то прыгнем, а что со страной станет?
Конечно, всегда заманчивым представляется вариант максимального ускорения рыночных процессов, чтобы эффект от них появился быстрее. Но ученым и специалистам, чьи теоретические соображения базировались на хорошем знании производства, отечественного хозяйства, было ясно, что неизбежным следствием таких решений станет круто галопирующая инфляция, спад производства, массовая безработица, обострение социальной напряженности. Иными словами — кризис.
И это именно то, к сожалению, что сегодня в стране и происходит, поскольку молодые, с минимальным практическим опытом экономисты, волею ретивых и безрассудных политиков, пришедших к никем и ничем не ограниченной власти, легко решились на этот кризисный вариант, столь больно, как мы и ожидали, ударивший по людям. Миллионы и миллионы граждан оказались за чертой бедности! А что иного можно было ожидать, если главный реформатор Егор Гайдар в одном из своих многочисленных интервью с гордостью называет себя «кабинетным ученым»? Много ли видно из кабинета, если даже он в Кремле?
Впрочем, о дне нынешнем — позже.
17 и 18 апреля 1990 года концепция была представлена на обсуждение совместного заседания Президентского совета и Совета Федерации. Обсуждение было весьма бурным. Почти все отмечали декларативность документа и, замечу, были абсолютно правы, поскольку за отведенный срок многие общие положения, перекочевавшие из доклада Съезду в концепцию, не были расшифрованы, работа еще велась. В итоге обсуждения мы получили месяц на доработку. Всего месяц! Но успели: точно 18 мая закончили.
22 мая Президентский совет и Совет Федерации вновь рассмотрели документ и приняли хитрое, как я потом понял, решение: поручить Председателю Совета Министров СССР выступить с соответствующим докладом на сессии Верховного Совета. Вот так: вроде бы и одобрили концепцию, раз поручили мне выступить с ней перед депутатами, а на деле официально свое мнение не высказали. Мол, ты кашу заварил — ты и расхлебывай. А мы ни при чем. Примут депутаты — хорошо. Не примут — нас в согласии с твоей концепцией впрямую не обвинишь. Или то была обыкновенная политика «страусизма», когда голову в песок — и беда не беда? Или Горбачев уже присматривался к идеям ученых-радикалов и своих помощников и колебался: чью сторону принять? Его ведь ласково называли «гением компромисса». Но о каком же гении, хотя бы и только компромисса, можно говорить, если человек не видел (и не видит по сей день) грани между полезным сближением точек зрения и элементарным предательством? Компромисс предполагает частичное отступление на одном участке при сохранении или улучшении своих позиций на другом. А у нашего «гения» вся его политическая жизнь в качестве Генсека и Президента — сплошное отступление, закономерно закончившееся полнейшим, позорным поражением.
24 мая вновь я отправился на трибуну сессии, как на казнь. К этому времени я отчетливо понимал, что мне уготована роль осужденного. Было ясно, что в качестве первого объекта нападения со стороны «демократической оппозиции», легко приспособившей лозунг «Вся власть Советам!» для собственных интересов и целей, избраны возглавляемое мною Правительство и лично я. Горбачев в очередной раз занял удобную для себя, как бы отстраненную позицию, и, казалось мне, я для него уже был отыгранной картой. Позже, выступая на XXVIII съезде КПСС, он оторвется от написанного доклада и скажет: «Начинать реформу с новых цен было абсурдом».
На следующий день, когда мы оказались бок о бок, я спросил его с возмущением:
— Как же вы могли обвинить меня в этом? Ведь мы не предлагали начинать реформу с новых цен! Вам же известно, что цены — лишь часть огромного комплекса экономических и организационных мер при переходе к рынку. Об этом я и говорил на сессии. И не надо меня передергивать! Да, кстати: ведь все это было предварительно и досконально оговорено с вами! — Я ничего об этом не говорил, — по-детски «защитился» он.
— Как же не говорили, — уличил его я, показав газету с текстом доклада. — А это что?