Шрифт:
А.С.МАКАРЕНКО
ПРЕМИЯ
1
За городом через реку переброшен железный мост, а потом прямая, как стрела, устремилась к лесам на горизонте новая асфальтированная дорога. Леса на горизонте вовсе и не леса, а небольшие посадки по сторонам дороги. За ними снова степь, а в степи совхоз имени Х Октября. В совхозе много построек, и все каменные, а самая лучшая постройка - свинарня, в которой работает Евдокия Петровна Погорелко. Есть еще в совхозе маленький флигель, обсаженный кустами акации. Там в одной из комнат сидит новый директор Семен Иванович, о деятельности которого разные люди в совхозе выражаются по-разному. Главный бухгалтер говорит:
– Это вам не старый директор!
Кладовщик вертит головой и произносит с восхищением:
– Ох, и жмет! Ох, и жмет!
А старый сторож Василий Нестерович и раньше никогда не восхищался, и теперь спокоен:
– Новые начальники, они всегда хорошие. Я-то при чем? Пускай себе новый, пускай себе старый.
Евдокии Петровне Погорелко некогда выражать свое мнение о директоре. Она стоит перед его столом и вытирает глаза уголком старенького фартука. Нельзя сказать, что она плачет, просто слезы сами собой появляются в глазах. А глаза у нее тоже не молодые, они внимательно и доверчиво смотрят на нового директора Семена Ивановича, они ожидают от директора справедливости:
– Пришли и взяли, говорят: недоразумение. Разве ж может быть такое недоразумение? А потом говорят: директор приказал.
Семен Иванович, молодой, с ежиком на голове, неумело морщит лоб и старается отвернуться.
– Говорят: директор сказал, а я им говорю: врете, не может быть такого закона - премировали, а потом отнимать. И не отдаю. А они схватили и давай тащить. А я говорю: бандиты вы, а не товарищи. Так еще, говорят, ответишь за оскорбление. Есть такой закон, товарищ директор?
Семен Иванович - новый директор, и поэтому на его плечах лежит тяжелое бремя ликвидировать все несправедливости и беззакония, бывшие при старом директоре. И он говорит Евдокии Петровне спокойным, рассудительным голосом:
– В том-то и дело: закон! Вы присвоили государственного поросенка, это по-вашему - закон?
– Да не присвоила я, что вы, батюшка? Премировали меня, под самое Первое мая премировали! Три месяца у меня поросенок живет, и кормила его, и все знали про это.
– Кто знал?
– Все знали, весь совхоз знал.
– А документы где? Написано где-нибудь, что вас премировали?
– Да где-нибудь, может, и написано! Разве я знаю?
– Приказ где? В приказе сказано, что вас премировали? Не сказано, и не знает никто.
– Был приказ, батюшка, при мне, на моих глазах приказано. Приехали они, директор Николай Александрович и начальник городской... тот... как его... Никитин товарищ, приехали, посмотрели все, и так им понравилось, так понравилось, чистота какая, и поросята какие! Никитин товарищ и сказали: премировать этого работника за его образцовую работу этим поросенком. И показали на поросенка. А директор, Николай Иванович, засмеялись даже и меня так по плечу, говорят: "Она у нас лучшая ударница".
Евдокия Ивановна даже улыбнулась директору, рассказывая об этом случае накануне Первого мая. Но директор не улыбнулся. Директор снова наморщил лоб, помолчал и крикнул в другую комнату:
– Товарищ Ракитин!
Евдокия Ивановна доверчиво оглянулась. Вошел Ракитин, главный бухгалтер, толстый, с глазами подслеповатыми, недовольными. Он сразу догадался, в чем дело:
– Это насчет поросенка?
– Что здесь у вас делалось?
– возмущенным голосом сказал директор и с укоризной посмотрел на Ракитина.
– Вы знали, что она премирована поросенком?
– Боже сохрани!
– сказал главный бухгалтер.
– Никто ничего не знал. Когда вы были премированы?
– Да под самое Первое мая. Помните, еще как на митинг собирались, вы меня еще поздравляли, сказали: "Видишь, при советской власти ударную работу награждают!"
– Я вас поздравлял? Бред, совершеннейший бред!
– Как вы сказали, батюшка?
– Бред, говорю, сон приснился!
Чего-то не поняла Евдокия Ивановна в этих словах, опять засмотрелась на директора, ожидая от него справедливости.
– Все, - сказал директор, - идите.
– А поросенка забрать можно?
Директор пожал плечами, главный бухгалтер сочувственно просиял улыбкой, товарищеским голосом сказал Евдокии Ивановне:
– Товарищ Погорелко! Не может быть такого премирования. Нужно акт составить было, в приказе написать.
– Так вы напишите, товарищ, написать всегда можно: так и так, за ударную работу...
Главный бухгалтер все свои зубы показал директору, и директор ответил ему вежливой гримасой, которая обозначала только одно: как мало понимает Евдокия Ивановна в деле бухгалтерской законности.
А в это время открылась дверь, и целая тройка деловых, оживленных мужчин ввалилась в кабинет директора. Евдокия Ивановна отступила к холодной печке, долго стояла, думала, и слез у нее теперь уже не было.
Никто не заметил, как она вышла из кабинета и побрела через двор к своей свинарне.
2
Евдокия Ивановна живет в старенькой избе у самого въезда в совхоз. А рядом с избой крытый соломой сарайчик, и в нем осиротевшая загородка, где еще так недавно жил веселый, чистенький поросенок. Зовут поросенка Шалуном. Он и теперь живет на свете, только эта жизнь протекает в большой, теплой и светлой свинарне совхоза. Он и теперь отзывается на свое имя, и теперь считает, что имеет к Евдокии Ивановне особое отношение. Когда она подходит к станку, он небрежно расталкивает толпу своих сожителей, таких же четырехмесячных красавцев, как и он, и задирает к ней оживленную благодарную мордочку. Его маленькие глазки способны выразить очень многое, и понимать их умеет только Евдокия Ивановна. Она читает в глазах Шалуна и любовь, и ребячью шутку, и память о разных деликатесах, которыми иногда баловала его Евдокия Ивановна. Он напоминает ей те счастливые четыре месяца, когда Шалун был не простым поросенком, а премией за ударную работу, когда она могла с гордостью рассказывать всем о случае накануне Первого мая, когда люди слушали этот рассказ с интересом, а если и завидовали немного, то зависть у них была хорошая. Все хорошо знали, какая замечательная работница Евдокия Ивановна, как она знает и любит свое дело, какие образцовые поросята из месяца в месяц выходят из ее питомника. Все знали еще и другое: Шалун никогда не станет обыкновенной свиньей, которую можно зарезать и съесть, он всегда будет другом Евдокии Ивановны и всегда будет первомайской премией за ее ударную работу. И так было потому, что и сама Евдокия Ивановна не могла иначе смотреть на Шалуна.
Теперь стало иначе. Скоро Шалун перейдет в отделение для взрослых свиней, а премией он перестал быть две недели назад. И вставало перед ней трудным вопросом: были ли в ее недавней жизни эти четыре месяца, когда она считалась премированной ударницей и когда ей все немного завидовали, когда живым доказательством ее успеха был веселый, чистенький Шалун?
Евдокия Ивановна работала по-прежнему. В ее отделении и теперь было что показать: и бело-розовые животики поросят, и сухой пол в проходе, и свежую солому в станках, и тишину, и даже приятный запах во всем отделении. И наверное, в бумагах было написано, а если не в бумагах, то в памяти людей, что не было у Евдокии Ивановны никаких скандалов, ни повальных смертей, ни голода, ни холода. Все шло по-прежнему, только глаза у Евдокии Ивановны стали грустными, да иногда посмеивались над ней мужчины: