Преображающие мир. Книга вторая. Охотники и ловцы рыб

Иванова Татьяна Всеволодовна

 В этот момент взгляд лениво слушавшего байку Всеслава упал на беленую стенку печки напротив. Огромную длинную горницу обогревали с торцов сразу две печки. Дрова закладывались в них из хозяйственных помещений за стеной горницы, к постояльцам выходили чистые белые стенки печек. Вот только они не были просто белыми. Местные обладатели художественных талантов покрыли их дивными изображениями. Окна под низким потолком горницы давали достаточно света, чтобы все это рассмотреть. Среди изображений кружек с пенистыми напитками, пирогов, калачей центральное место

занимало изображение огромного гуся, фаршированного греческой кашей, с яблоками. Видать, это было главное блюдо харчевни, так подробно был выписан запеченный гусь с кашей, с дольками чеснока, с ароматными травами, с полупрозрачными яблоками.

 - Да, гарный малюночек, - согласился Творимир, проследив за взглядом невольно сглотнувшего Всеслава.
– Но не советую заказывать. Изображение дано в натуральную величину. Сейчас нашим соседям принесут блюдо, убедишься.

 Всеслав недоверчиво перевел взгляд с гигантского гуся на путников на другом конце стола. Рассказчик там как раз закончил описание сугубо мужских проблем князя Ярослава из-за которых, по мнению киевлян, у того так долго не было детей.

 - И в ту же ночь...

 - Что?!

 - Чего пихаешься, не мешай слушать.

 - ...в ту же ночь видит князь в видении брата своего князя Бориса Владимировича. И говорит ему святой князь Борис. Дескать, не кручинься, братец, помогу я горю твоему. Только порадей о прославлении нас с Глебом ради пользы народной, а за нами не пропадет. Будет у тебя и жена красавица и деток множество.

 - Да-а-а, видел я как-то женку его, княгиню молодую. Лебедь белая.

 - Не перебивай, помолчи, идолище трескучее.

 - Был же князь Ярослав на ту пору хоть и крещеным, но сердце имел необрезанное. А как исцелил его князь святой, так будто подменили Ярослава. Божиим человеком стал. Церковь какую в Вышгороде отстроил, митрополита из самой Охриды вызвал, святых князей прославить. И началось с той поры народное почитание святых князей-целителей Бориса да Глеба, братьев-угодничков Христовых. А князю Ярославу Господь женку послал, молодую да пригожую, да деток уже несколько Люб ли вам мой сказ правдивый?

 - Люб, люб, заслужил свою долю гуся.

 В это время хозяин постоялого двора лично внес на блюде печеного гуся, И Всеслав понял, что насчет его натуральной величины Творимир не ошибся. Гусь был невероятно огромным.

 - Ну и ну, эк князю Ярославу достается, - добродушно усмехнулся счастливый Творимир.
– Обо мне только в Новгороде байки травят, а о князе даже в стольном граде Киеве сплетничают. Известность...

 - Послушай, Творимир, - Всеслав воспользовался удачно подвернувшейся возможностью начать нужный разговор, - я тоже на днях услышал, что ты сватался будучи некрещеным к христианке. Меня это очень интересует.

 Творимир, не теряя прекрасного расположения духа, молча налил крепкую медовуху себе и собеседнику, молча сделал большой глоток, медленно поставил кружку на стол, откусил от пирога, проглотил. Всеслав терпеливо ждал.

 - Мы с Марьяной поженились

после того, как я крестился, - наконец ответил новгородец, чуть улыбнувшись, - за некрещеного она бы замуж не пошла. И теперь я ее очень хорошо понимаю. Не обессудь, но была бы моя воля, я бы убрал от тебя Любаву подальше, пока еще ее сердечко не сильно задето.

 Всеслав, не ответив, отхлебнул медовухи из своей кружки и внимательно рассматривал теперь внутренность этой кружки.

 - Для нее, уж не знаю, понял ли ты это, пропавший Рагнар был и отцом и матерью и старшим братом и духовным наставником. Пока его участь неизвестна, ей не до чего.

 - Я понял. Но не твоя воля творится. Рагнар пропал в моих землях, и моя помощь вам нужна, - польский рыцарь сделал еще глоток медовухи. Новгородец смотрел на него с сочувствием.

 - Ты мне полюбился, Всеслав, но я же не слепой, вижу, как ты отличаешься от меня в пору моего язычества. Я был куда проще тебя.

 - Расскажи.

 Новгородец колебался, видимо, не желая расставаться со своим прекрасным настроением. Всеслав оторвал взгляд от кружки с медовухой и хмуро посмотрел на него.

 - Моя мать была из поморян. Лютичами их теперь зовут.

 - Ого! Гордые они. Независимые. Знаю.

 - А отец неизвестен. Снасильничал.

 Творимир, резко посерьезнев, отхлебнул из своей кружки. Всеслав не прерывал наступившее молчание.

 - Не любила меня мать, понятно. Дорастила до продажного возраста и продала. Слышал, есть такой невольничий рынок в Праге?

 - Кто же о нем не слышал? Самый большой невольничий рынок в славянских землях, - мрачно ответил Всеслав, держа кружку обеими руками, не глядя на собеседника.

 - У них, среди пражских христиан, есть обычай, выкупать рабов. Обычно выкупают-то христиан. На святой Вячеслав, Вацлав, как они его называют, ввел когда-то такой обычай. На Пятидесятницу Пражская церковь выкупает некрещеных мальчиков, чтобы их окрестить.

 - Слышал. Этот обычай епископ Адальберт возобновил, Войтех Славникович. Войтеху пражский невольничий рынок спать спокойно по ночам не давал, - с горечью заявил Всеслав.
– Он, вроде как христианин, а тут еврейские купцы перепродают в рабство христиан. Молоденьких красивых девиц в мусульманские гаремы, молоденьких красивых парней в мусульманские гаремы. А торговая пошлина с продаж идет на обогащение князя. Христианского князя. И все христиане города не против.

 - Но ведь епископ был против.

 - Да. Один из епископов был против. Сначала он продержался на кафедре со своим "против" два года. Больше правительство Праги и пражская христианская церковь не выдержали. Его выгнали из страны. Он, я слышал, стал монахом в Риме. Потом, спустя долгие годы, снова вернулся в Прагу епископом. На этот раз продержался год. Снова выгнали. Тогда он поехал в Гнезно по приглашению моего князя Болеслава. Недолго пожил, пока не пошел проповедовать пруссам. Те его и убили. Мощи святого Войтеха теперь в главном соборе Гнезно. Не в Праге.