Преодоление
Шрифт:
Подобная претензия могла прийти в голову только взбесившейся от самовластия невежественной и наглой бюрократии, которая превратилась в антитезис пролетарской революции…"Искусство и наука, писал Троцкий, не только не ищут командования, но по самому существу своему не выносят его. Художественное творчество имеет свои законы– даже и тогда, когда сознательно служит общественному движению. Искусство может стать великим союзником революции лишь постольку, поскольку оно останется верным самому себе».
Для меня эта выставка и вся идеологическая суета вокруг неё послужила симптомом неполноценности нашей идеологии, когда почему-то власть в художественных произведениях усматривает серьёзную угрозу государству, вышедшему победителем в войне против фашизма. Одновременно я задумался над методикой преподавания философии, диалектического и исторического материализма. Возник вопрос. Если мы считаем марксизм вершиной философской мысли, то почему мы нарушаем обычную последовательность в изучении любой предметной области, где всегда идем от простого к сложному, от простейших понятий к последним достижениям. А здесь какие-то алогичные действия, начинаем изучение с вершины. Что-то здесь не так. Видимо есть попытка скрыть какие-то течения, которые могут поставить под сомнение правоту идей марксизма-ленинизма.
С
Позже я действительно многое понял в истории философии и даже сдал кандидатский минимум по этому предмету, хотя для этого глубоких знаний и не требовалось. Важно, что я понял, что у истоков диалектического метода стоял отнюдь не Маркс, а титан Гегель, который и сформулировал основные законы познания и развития материи и общества. Для себя из описанного периода времени, в котором происходили события, связанные с выставкой и реакцией партаппарата на неё, извлек простое правило бессмысленности противостояния власти и приобрел вторую ипостась в себе, так называемое общественное лицо, с которым не расставался до того момента, пока трудился на государевой службе.
Позднее, когда у меня появилась семья и родилась дочь, образовалось и третье лицо, оно занималось воспитанием дочери и готовило её к встрече с реальным миром. Дочери трудно было объяснить, почему одного ребёнка в школу провожает мама, на бегу запихивая в рот бутерброды, а затем сама летит на работу, а другого ребёнка привозит шофёр на чёрной волге и так же забирает его из школы. В это время первый сидит на продлёнке и ждёт, когда после работы его заберёт мать. Почему один летом едет на отдых к морю, а другой в пыльной и душной Москве собирает бутылки, чтобы, отстояв длинную очередь к ларьку вторсырья, купить себе мороженое, а большую часть вырученных денег влить в семейный бюджет. Воспитание иногда приносило свои плоды. Я помню случай, когда я уже сам ездил на работу на служебной машине, шёл сильный дождь со снегом, мой маршрут проходил мимо школы, где в шестом классе училась дочь, и я предложил её подвезти, чего никогда не делал ранее. Ребёнок категорически отказался и пошёл самостоятельно, заявив, что в служебную машину не сядет. «В свою я бы села», – сказала она. Помню, её позиция сильно меня порадовала и вечером того дня как-то особенно нежно общался с ней, хотя в чрезмерно трепетном отношении к ребёнку, как говорится «замечен не был». Я придерживался концепции строгого воспитания, но ни разу не применял приёмы физического воздействия, памятуя как неприятно было это переживать самому и отдавая себе отчет в том, что на меня физическое воздействие действовало односторонне – я просто замыкался в себе и всё дальше и дальше удалялся от отца, пытавшегося таким способом сделать меня послушным его воле. Интуитивно я не держал на него зла, более того, я уважал его за трудолюбие и патологическую честность. Позднее просто понял, он единственный из своей глухой белорусской деревни «выбился в люди», дослужился до полковника, жил в Москве и преподавал в самой престижной военной академии. И все приёмы своего деревенского воспитания, которое основывалось, прежде всего, на физическом наказании за малейшую провинность, он переносил на меня, из лучших чувств желая мне добра. Он рассказывал, как в детстве не раз был битым ещё своим дедом за то, что запускал ложку в котелок со щами, прежде чем дед разрешал это делать после молитвы и снятия им самим пробы. Однажды начальник академии не заплатил партийные взносы с гонорара за статью, которую отец написал для него в какой-то журнал. А отец, бывший в то время секретарём парткома факультета, где на партучете и состоял этот военачальник, пришел к нему и потребовал взносы. Кончилось тем, что вакантная должность заведующего кафедры, на которую по всеобщему признанию отец «законно» претендовал, досталась его ученику, который и получил впоследствии генеральское звание. Мы дружили семьями, их дочь, которая была младше меня лет на десять, прочили мне в невесты. Генерал с женой сильно переживали, когда я женился, их любимица как раз заканчивала школу и, судя по всему, я ей тоже нравился. Я встречался с ней, когда она училась в МГУ им. Ломоносова, это была красивая и умная девушка, по-моему, она до сих пор преподает в университете, имеет профессорское звание и ученую степень доктора наук. Так вот, этот генерал, спустя долгое время и бывая у нас в гостях, все время извинялся за то, что ему досталась та злополучная должность. Отец, же, напротив, убеждал его в том, что он её заслужил, блестяще защитив кандидатскую диссертацию, научным консультантом по которой он сам и был.
Из всего отцовского воспитания мне более всего оказались присущими именно те черты, которые не способствовали карьере, и среди прочего абсолютное отрицание угодничества и отстаивание собственного мнения, чего бы это ни стоило. Сейчас по прошествии двадцати лет окончания моей военной службы наблюдая за броуновским движением придворного госаппарата, угодливо стоящего со свечой в храмах, играющего в теннис, либо катающегося на горных лыжах, приходят мысли, что принципиальность – это просто отсутствие гибкости и неумение зарабатывать на чужих слабостях. Подумаешь, польстил начальнику, глядишь, заметили и продвинули на очередную ступеньку, ещё угодил более старшему начальнику, и ты уже сам начальник по отношению к первому, можно и пинком под зад ему за прошлые унижения, и сатисфакцию получил и должность приличную. Единственный недостаток, писать воспоминания будет противно. Видимо, по этой причине не встречаются у нас мемуары чиновников,
Возвращаясь к студенческим годам, хочу заметить, что где-то в конце четвертого курса под влиянием то ли фильмов на чекистскую тематику, то ли книг о подвигах разведчиков, мне пришла идея работы в спецслужбах, которая прочно засела в голове. В один из дней я пришел в приёмную КГБ СССР на Кузнецком мосту и наивно предложил себя в качестве кандидата на работу. Дежурный офицер внимательно выслушал меня и объяснил, что на работу в эту организацию «с улицы не принимают». Непременным условием должно быть законченное высшее образование, опыт работы в народном хозяйстве не менее трёх лет, обязательное членство в партии и главное рекомендация партийных органов. Вышел из приёмной я с твёрдым убеждением стать чекистом.
Набирая эти строки, задаюсь вопросом, что мною двигало. Ведь я учился в престижном вузе, на лучшем факультете, да к тому же в спецгруппе. В спецгруппу отбирали на третьем курсе не то чтобы лучших по успеваемости, хотя успеваемость учитывалась, но главное, «чистых» по анкетным данным. Дело в том, что студенты спецгруппы сразу оформлялись по первой форме секретности, то есть допускались к сведениям, составляющим государственную тайну. И действительно, все спецдисциплины у нас имели гриф «сов. секретно», тетради мы сдавали в первый отдел, заниматься могли только в специально отведенных аудиториях в институте. От всех были отобраны подписки о неразглашении государственной тайны. Поначалу всё выглядело очень романтично.
Потом эта секретность замучила, поскольку сильно ограничила свободу. Помню, был такой эпизод. Мы с приятелем, после стипендии любили хаживать в ресторан гостиницы «Москва» на седьмом этаже. Тогда цены были демократичные. Бутылка хорошего грузинского вина, типа «Мукузани» или «Гурджаани», «котлеты по-киевски» и пара салатов были нам доступны, тем более что в спецгруппе стипендия была повышенной. Сидим мы за столиком, подходит пожилой мужчина и спрашивает, можно ли ему присесть за наш столик. Оснований возражать не было, и он подсел к нам. Неожиданно, обращаясь к нам, он объявил себя американцем, происходящим из семьи русских эмигрантов первой волны. Его русский был безупречным и мы не сразу поверили, что оказались за одним столом с представителем «главного врага СССР», так в нашем представлении выглядели Соединённые Штаты Америки. Это был период разгара холодной войны и общение с американцем в ресторане грозило нам исключением из комсомола, из института, а может быть и ещё более серьёзными последствиями, учитывая нашу осведомлённость в государственных секретах в области ядерной ракетной техники. Именно в этом направлении нас и готовили. Достаточно сказать, что моим дипломным проектом было проектирование ионного движителя с атомной силовой установкой для перелёта с Марса на Венеру. А это был 1964 год. Вот такие были амбиции у этой, вернее, у той страны. Научным руководителем дипломного проекта был Севрук Д.Д., один из ближайших соратников С.П.Королёва, вместе они отбывали срок в концлагере. Тогда мы об этом не знали, только недавно по телевидению показали фильм про моего научного руководителя. Возвращаясь к эпизоду в ресторане, вспоминаю кокой шок мы испытали, просто об….лись и долго решали докладывать в первый отдел или рискнуть промолчать. Промолчали и всё обошлось. Позднее, будучи сотрудником контрразведки, я понял, как и чем мы рисковали. Весь этот эпизод описан, чтобы показать, как рано я столкнулся с секретностью и какие неудобства она доставляла в принципе очень приличным советским гражданам. Возвращаясь к вопросу, что же меня влекло в спецслужбу, о реальном содержании работы в которой я не имел ни малейшего представления, как оказалось потом, я думаю, что главным мотивом все же было самоутверждение. Невысокий рост, заурядная внешность, неудача в любви на первом курсе, о которой я не забыл до сих пор, породили во мне комплекс неполноценности. Это сейчас, с позиции прожитых лет, опыта общения с людьми, обладающими высокой внутренней культурой и не всегда с привлекательной, правильнее, неброской внешностью, но с притягивающим обаянием и внутренним светом, можно детально разобраться в мотивах своего поведения и, как бы объективировать его. А раньше многое решалось на подсознательном уровне, хотя в оценках себя старался быть искренним. Были, конечно, случаи, когда я переоценивал свои способности и возможности, но это все же больше исключение, чем правило. Видимо мне казалось, что работа в спецслужбе, сопряженная с некими мифическими рисками и трудностями, придаст мне уверенности в себе, а ближайшее окружение априори будет меня уважать. Материальные и карьерные мотивы может где-то и шевелились, но в силу полной неопределённости и незнания устройства служебной лестницы в этом полностью закрытом ведомстве не могли быть определяющими. Однозначно, что и патриотический мотив «служения Родине, не щадя живота» не доминировал в моей голове. Да, я готов был служить, служить честно в любом месте, куда в силу воинской дисциплины могли меня направить, и переносить тяготы военной жизни. О рисках, в смысле жизни, я тоже думал, но здесь было проще, так как я был призывного возраста и в любой момент мог быть призван на военную службу, то риски были равнозначные и не зависящие от моего выбора. Надо сказать, что в то время о «дедовщине» мы не слышали. Служба в армии ещё была престижной. После окончания институтов много парней добровольно шли служить на офицерские должности в армию и с удовольствием носили форму.
Приняв решение о работе в спецслужбе, осмыслив требования к потенциальным кандидатам, никому ни говоря о посещении приёмной, вернулся к студенческой жизни. Период окончания четвертого курса и пятый курс были интересны тем, что мы столкнулись с американской системой обучения. В это время разработчики программы для спецгруппы, а в их число входили и научные руководители крупнейших КБ и НИИ из космической и атомной отраслей промышленности, пытались всунуть в наши головы как можно больше знаний передовой науки и технологии. Мы пользовались самыми свежими разработками, как говориться, прямо с колёс. Одновременно преподаватели физфака МГУ и МИФИ читали нам теоретические курсы по последним достижениям физических и математических наук. Зато на экзаменах нам разрешалось пользоваться любыми конспектами и книгами, поскольку спрашивали не теорию, а решения, или только алгоритм решения практических задач. То есть нас готовили к включению в работу на наиболее актуальных направлениях ракетостроения. Практику после четвёртого курса мы проходили в самой закрытой лаборатории опытного производства ракетного НИИ, который возглавлял академик В.П. Глушко, чьими двигателями оснащались ракетные комплексы С.П. Королёва. После его смерти В.П. Глушко одно время занимал должность Главного конструктора.