Прерий душистых цветок…
Шрифт:
Саша злился. Ну что за девчонка такая вредная, господи… Трудно ей позвонить, что ли? Вот как она пойдет в такую темень одна? Стой теперь у окна, жди ее… Ему работать надо, вон экран ноутбука как светит зазывно, так бы и провалиться сейчас туда в свое удовольствие, а он стоит у окна и курит, как идиот, и курит… Просил же по–хорошему – позвони! Ну что за девчонка такая…
Выбросив сильным щелчком очередной окурок в форточку, он решительно развернулся, тихо открыл дверь комнаты и на цыпочках вошел в темную прихожую. Нащупав на вешалке свою куртку, начал топтаться неуклюже в поисках ботинок. Свет включать не хотелось - дверь в комнату Ольги Андреевны всегда была для удобства ее передвижения открыта и выходила в коридор, так что она запросто могла и проснуться. А потом не уснуть остаток ночи вообще - будет лежать и мучиться грустными своими мыслями… С ней вообще что–то случилось сегодня, перелом какой–то произошел. Он пришел вечером, а у нее лицо… Будто ударил кто. И рассказывать ничего не стала. Он особо и настаивать не решился…Да где ж эти его ботинки, черт возьми?
В двери тихонько зашуршал вставляемый с той стороны в замочную скважину ключ, и Саша вздохнул с облегчением. Повесив обратно на крючок куртку, он прокрался быстро на кухню, включил лампу–ночничок на подоконнике. Сев за кухонный стол и сцепив перед собой руки, стал ждать Василису – сейчас он ей устроит тут кузькину мать…
— А что, позвонить–то слабо было? — возмущенным шепотом произнес он сразу, как только она нарисовалась в дверях и удивленно–испуганно уставилась на него. – Я ж просил тебя – позвони, когда выходить из кафе будешь! Я встречу!
— Ой, а я и забыла совсем! — так же шепотом хохотнула в ответ Василиса. – И что телефон работает – тоже забыла! Привыкла уже как–то без него обходиться, знаешь. Говорят, к хорошему быстро привыкаешь. Неправда. К плохому – гораздо быстрее…
— Ты давай мне зубы не заговаривай, девушка! Чтоб это было в последний раз, поняла? В следующий раз обязательно позвони, я встречу.
— Ага… Только это… Неудобно как–то…
— Чего тебе неудобно?
— Ну, отвлеку вдруг… А может, на тебя вдохновение в этот момент нападет? Или снизойдет? Или спустится? Как там у вас, у писателей, правильно говорится, а?
— Ничего такого не снизойдет и не спустится. Звони. Поняла?
— Поняла… Я ведь, ты знаешь, прочитала твой роман. Всю ночь предыдущую не спала. Мне так понравилось, Саш… Я даже не помню, что я читала такое в последний раз, чтоб мне отрываться не хотелось…
— Правда? Тебе правда понравилось?
Саша вдруг улыбнулся смущенно и отчего–то пожал плечами - прежняя злость на эту девчонку моментально испарилась куда–то, будто и не было ее вовсе, а вместо нее напало вдруг это странное ощущение смущения от ее похвалы – даже не сказать, что приятное, а какое–то незнакомое, необычное совсем чувство…
— Правда, Саш. Ты знаешь, давно с таким удовольствие ничего не читала, чтоб внутри у меня все пело…
— Тебе сюжет понравился?
— Да и не столько сюжет, в общем. То есть, я хочу сказать, не в сюжете тут дело, а в ощущениях каких–то душевно–праздничных, которыми ты делишься щедро через писанину свою. Читаешь ее и понимаешь, что жизнь – она все–таки подарок, а не дерьмо. И это так здорово, знаешь… Ну, в общем, мне и не объяснить толком… А почему ты их не печатаешь, романы свои? Пусть бы их люди читали. Это же нормально — кто–то пишет, кто–то читает. И все при деле…
— Да я носил один раз в издательство. Давно, правда. Не взяли.
— А что сказали? Плохо?
— Да нет. Что плохо, как раз не сказали. Сказали, формат не тот…
— И что?
— И все. Я больше никуда и не пошел.
— Да почему?! Подумаешь – формат не тот! Для того издательства, может, и не тот, а для другого – как раз и тот! Ты что? Так же нельзя! Даже не по–мужски как–то! При первой же неудаче взял и отошел в сторону!
— Да, я сначала тоже себя за это ругал, знаешь. А потом вдруг понял - не хочу никакой такой суеты. Мне и так хорошо, без трепыханья этого. Пишу и пишу себе, живу и живу себе. Я удовольствие свое уже в процессе успел словить, понимаешь? А погоня за признанием – это уже суета, лишние и никому не нужные телодвижения. Мне, по крайней мере, точно не нужные.
— Нет, не понимаю… — медленно покачала головой Василиса, садясь напротив него на кухонный стульчик. — Не понимаю, Саш. Вроде все правильно говоришь, но что–то тут не так… Давай–ка поподробнее разобъясни мне, глупой…
— Ну, понимаешь, каждый должен устроиться на этой земле так, как ему предназначено по смыслу. Детям земли – одно, детям солнца – другое…
— А что, мы разве не все дети земли?
— Нет…
Саша замолчал, смотрел на нее в слабом свете ночничка, улыбался. Эта девчонка понимала его. Хоть и говорила, что не понимает, но понимала прекрасно – он это чувствовал. Он мог говорить с ней сейчас обо всем и не бояться ничего – не бояться быть отвергнутым и осмеянным, раздражающим и вызывающим праведный женский гнев по поводу его «неправильного» отношения к своей жизни. Он мог ей даже рассказать про «детей солнца» и «детей земли» — она поймет. Поймет, что он никого не ругает, не хвалит и никак не оценивает, что и на самом деле люди, которые дети земли, ничем не лучше и не хуже людей, которые родились детьми солнца. Просто они разные, и все. Для детей земли вся жизнь в основном состоит из преодоления препятствий к достижению какой–то цели, к успеху, к общественному, в конечном итоге, признанию. Всем им нужно обязательно, просто необходимо кем–то значительным стать, а иначе и жизнь вроде как и не удалась, вроде как и прожита зазря, совсем впустую. И это не есть плохо – просто они так устроены, дети земли. Это их суть. И дай им бог. А дети солнца – они по–другому устроены. Суета для них губительна, успехи и достижения любых целей не так уж и важны, а свалившееся вдруг признание просто пугает неуемным людским любопытством. Они хрупки, тонкокожи и наивны, и часто бегут по тому же пути, что и дети земли, расшибая при этом себе мозги и колени и боясь прослыть неудачниками. И не понимают, что это совсем не их путь. И мучаются страшно. Хотя мучиться и не стоит вовсе, а стоит лишь понять, что ты – дитя солнца, и жить себе, никуда и ни за чем не торопясь… Пусть дети земли стремятся к своему свету–солнцу, им так природой положено. А детям солнца бежать никуда не надо – оно внутри них уже есть, свое, маленькое солнышко, которое надо уметь видеть и уметь от него согреваться. А суету эту в стороне от себя держать…Все это он сейчас выложил ей совершенно открыто и искренне, хоть и знал, что и она тоже яростно будет спорить с ним сейчас. Но спорить будет по–своему. Совсем, совсем не раздражаясь и не крутя периодически пальчиком у виска…
— …Вот и я, выходит, в стороне от суетной жизни стою, Василиса, — произнес он тихонько, будто выдохся на последней своей фразе. – Мне так лучше, понимаешь? Мне так жить удобнее. И я счастлив…
— Хм… — выразительно хмыкнула Василиса и откинулась на спинку стула, и, помолчав с минуту, вдруг возмущенно и насмешливо произнесла: — Так это всяк бы знал, в сторонке–то благополучно постоять! Да и забыть при этом, что ты на земле–матушке все ж родился, а не на солнце! И что живешь ты на этой земле–матушке, и благодарен ей должен быть за эту жизнь, и хотя бы в благодарность эту соблюдать ее, земные, законы…А жил бы на солнце – жил бы по его законам! Ишь ты! В сторонке он хочет постоять! Так и всяк бы знал…
Она еще помолчала очень выразительно и возмущенно, сузив на него и без того узкие монгольские глаза. Потом откинулась от спинки стула и, удобно устроив подбородок в сложенные ковшиком ладони и улыбнувшись, вдруг произнесла весело:
— А ты знаешь, уважаемое дитя солнца по имени Саша, у нас тут, на земле нашей, не так уж и плохо, между прочим! Не сильно романтично, конечно, иногда даже очень скользко, грязно и мерзко, но, в общем, ничего…Жизнь как жизнь! И препятствия надо преодолевать, и вверх взлетать, и в дерьме оказываться, и героически из этого дерьма снова к солнцу выползать, и книжки при этом хорошие читать – это тоже необходимо! А стоять в сторонке – этого никому нельзя. Ни детям земли, ни детям солнца. Не нравится это земле. Она потому как здесь всему хозяйка. И по ее законам всем нам жить следует. И тебе тоже — не ловить свой кайф в одиночку, а идти и упорно добиваться, чтоб тебя печатали…
— Слушай, откуда в тебе это? – восхищенно произнес Саша, любуясь ее уверенным голосом, ее гневным лицом, ее насмешливой улыбкой искушенной в жизненных премудростях женщины. – Ты же еще девчонка совсем! Откуда в тебе столько силы, уверенности?
— Не знаю… — пожала плечами Василиса и вдруг засмущалась страшно, услышав в его голосе это искреннее ею восхищение. – От отца, наверное… Он очень сильным был человеком. И умным. И добрым. И целеустремленным. И успешным. Настоящее, полнокровное дитя земли, как ты говоришь. Наверное, в лучшем его варианте. А я вот тоже всего добьюсь! Сама! Не смотря ни на что. Я знаю. И даже то знаю, что трудности нынешние мне не зря даны. Я их обязательно пройду, эти трудности. Обязательно и бабушку на ноги поставлю. Я верю. Так должно быть…Я ведь раньше и не знала, что жизнь вот такой вот может быть. Собиралась в Сорбонне образование получать, жить ярко да красиво, фирму свою открывать с нуля и развивать ее по новым экономическим законам, мною же в ходе процесса изобретенным…