Прерванная дружба
Шрифт:
– И это с тех самых пор?
– Нет, что ты! Сначала всё было как будто хорошо, только она как-то неуклюже ковыляла и не очень твёрдо держалась на ногах; иногда вдруг начинала хромать и жаловалась, что у неё болит ножка. А три года назад, зимой, она поскользнулась, и у неё началась болезнь сустава. Доктора говорят, что она, наверное, повредила себе бедро, ещё когда упала с лестницы. Для отца это было большим горем. Мы с ним никогда не говорим о её увечье. – И никогда не привозите её домой?
– Когда ты её увидишь, Рене, ты поймёшь, почему этого нельзя сделать. Она не вынесет дороги.
– А нога у неё очень болит?
– К счастью, нет, когда она не двигается; но очень тяжело смотреть, как она пытается приподняться. Дорожная тряска причинила бы ей невыносимые страдания. Да и отцу было бы очень больно её видеть.
Рене искоса взглянул на брата.
– Разве он никогда с ней не видится?
– Конечно, видится: он специально ездит в Аваллон почти каждый месяц. Ты себе не представляешь, какой он хороший и добрый. Только мы с тётей стараемся оберегать его от тяжёлых впечатлений. Отец так болезненно все переживает… ты сам поймёшь, когда узнаешь его получше.
– Мне и так все понятно, – пробормотал Рене. Он заговорил о рыбной ловле и не упоминал больше о Маргарите.
Вечером маркиз спросил Анри, показал ли он брату ферму.
– Нет ещё; он, наверно, – устал с дороги. Может быть, завтра…
Рене поднял голову.
– Лучше как-нибудь в другой раз. Завтра я хотел бы съездить в Аваллон, сударь, если вы не возражаете.
Он увидел, как по тонкому аристократическому лицу отца скользнула тень грусти. Однако она тут же исчезла, и маркиз дружески кивнул и улыбнулся сыну.
– Конечно, мой мальчик, съезди к сестре. Пошлём ей клубники, Анри; она ведь, наверно, уже поспела.
На другой день рано утром Рене отправился в Аваллон. Анри вызвался поехать вместе с ним: он не представлял себе, как можно предпочитать ехать в одиночестве, когда находится попутчик. Однако Рене отказался под не слишком убедительным предлогом, что он «привык ездить верхом в одиночку», – ничего лучшего он придумать не смог. Озадаченный и несколько огорчённый странной холодностью брата, которую он мысленно назвал «английской», Анри привязал к его седлу корзинку с клубникой и отправился на ферму.
Домик тёти Анжелики был таким же опрятным, чистеньким и душным, каким Рене запомнил его с детства. Тётка сама открыла ему дверь; белый фартук был повязан поверх простого тёмного платья, на поясе висели крупные чёрные чётки. Она была занята варкой варенья, и появление в самый разгар дневных хлопот неуклюжего застенчивого подростка совсем её не обрадовало. Тем не менее она приняла племянника очень ласково, расспросила об успехах в школе и осведомилась, аккуратно ли он исповедовался пока был в Англии. Затем, не зная, чем ещё занять гостя, она достала бутылку вина и анисовое печенье.
– Извини меня, дорогой, тебе придётся посидеть немного одному. – сказала она наконец, устав вытягивать из него словно клещами каждое слово. – У меня варится варенье.
Рене обрёл дар речи:
– Тётя, а разве мне нельзя повидаться с Маргаритой?
– Разумеется, мой мальчик, только немного погодя. Сейчас она занята – сестра Луиза готовит её к исповеди. Отец Жозеф всегда приходит в первую субботу каждого месяца. Может, ты пока погуляешь в саду?
Этот сад, как и все в Аваллоне, был невелики обнесён высокой стеной; но внутри было очень красиво: вдоль ограды росли фруктовые деревья, земля была покрыта густым ковром ландышей, анютиных глазок и фиалок, беседка алела розами, а с заросших травой ступенек около солнечных часов открывался вид на бесконечную вереницу лесистых холмов.
Через некоторое время – для Рене оно тянулось невыносимо долго – его позвали в дом; в дверях он встретился с отцом Жозефом и сестрой Луизой. У святого отца были тонкие губы и холодный взгляд; пробурчав невнятное приветствие, он прошёл мимо Рене, поклонился Анжелике и с постной миной такой же унылой, как чёрная сутана, полы которой били его по ногам, направился вниз по горбатой, залитой солнцем улочке. Минуту Рене смотрел ему вслед, затем повернулся, чтобы войти в дом, и очутился в объятиях старой монахини.
– Так вот он, мой крошка Рене! – воскликнула она, всплеснув своими пухлыми белыми ручками. – Наконец-то он вернулся домой! И как вырос – я тебе теперь до подбородка. Ты помнишь меня? Я выхаживала тебя, когда ты болел корью. Твоя покойная мамочка тогда ещё не оправилась после рождения нашей дорогой бедняжечки Маргариты. Господи, как бежит время! Скоро тебе, Анжелика, придётся искать этому молодому человеку невесту, право придётся. Так ты в первый же день привёз своей сестричке эту чудную клубнику? Похвально. Я вижу, вы оба, и Анри и ты, пошли в свою дорогую мамочку – она всегда думала о других. И правда, наша бедная маленькая мученица заслуживает этого – она истинное воплощение христианского терпения. Нам всем надо брать с неё пример. Отец Жозеф сейчас сказал, что зрелище её смирения возвышает душу, можно подумать, что она давно уже приняла постриг, а ведь ей всего лишь одиннадцать лет. Хорошо, хорошо, дорогая Анжелика, если уж вы так настаиваете, я попробую ваше варенье. Но мне надо спешить, меня ждут мои бедняки.
Анжелика провела Рене через две большие унылые, скудно обставленные комнаты и остановилась перед дверью в третью.
– Надеюсь, дорогой, я могу на тебя положиться – с твоей сестричкой нужно обращаться очень бережно.
У Рене раздулись ноздри. Чёрт знает что такое! Уж не думает ли она, что он собирается поколотить девчушку? Выражение его лица в эту минуту было не из приятных, но он отвернулся, и тётка, ничего не заметив, продолжала в счастливом неведении:
– Я знаю, что тебе никогда не придёт в голову обидеть нашу больную бедняжку, но ведь мальчики не привыкли иметь дело с калеками. Ты можешь заговорить о чем-нибудь грубом и напугать её или… Ну да ты, я думаю, и сам понимаешь. Это твой брат, милочка. Я оставлю вас вдвоём, чтобы вы подружились.
Тётка закрыла за собой дверь и отправилась поболтать с сестрой Луизой. Рене осторожно, стараясь не скрипеть ботинками, подошёл к столу и неуклюже поставил на него корзинку с клубникой. Он чувствовал себя крайне неловко и с трудом поднял глаза. Его охватила мучительная застенчивость и маленькая фигурка на кушетке показалась ему устрашающе неприступной.
– Спасибо, что ты так скоро приехал навестить меня, – сказала Маргарита тонким чистым голоском. – Это очень мило с твоей стороны. Садись, пожалуйста.