Прерванная игра
Шрифт:
Свет берегли. Свечи зажигали, лишь когда садились за стол. Трепетный язычок пламени озарял крохотное пространство поблизости от стола. Из сумрака выступали неузнаваемые лица. Что-то дикое появилось во взглядах людей, какая-то настороженность, ожидание.
Время определяли без часов, по звукам. Когда грохот затихал - пора было ужинать.
– Киса, киса - тщетно взывала Плова.
Кошка не показывалась, не подходила теперь даже к своей любимице.
– Она с голоду околеет, - печалилась девушка.
То ли из-за того, что наступили потемки и пламя свечного огарка было чересчур мало, чтобы видеть лицо и фигуру в полном
Плова добилась ответа. Но то было не тихое мяуканье, как раньше, а остервенелый рев обезумевшего животного. Первым не выдержал Калий.
– Пристрелю!
Он выхватил пистолет и ринулся в темноту. Громыхнул выстрел. В вышине отозвались трубы расстроенного органа, звякнула автомобильная железка.
Кошка тенью прошмыгнула сквозь освещенное пространство и скрылась. Рев ее сделался -еще более жутким и громким.
Бах! Бах!
– палил в дико орущую темноту Калий.
– Прекрати стрельбу!
– вскричала Плова.
– У нее скоро появятся котята.
Но Калий ничего не слышал. Пули стучали по каменным стенам, звенели, попадая в оконные ниши, забитые автомобильным ломом.
Стрельба продолжалась несколько минут. Больше патронов у него не было.
Протекли двадцать дней со дня смерти Ахаза. Грохот наверху теперь доносился сюда приглушенно. Утром старушка объявила, что настал час ее кончины, и просила похоронить ее рядом с Ахазом.
Однако прошел день, настала ночь, а смерть так и не прибрала несчастную. Урия совсем расстроилась, потеряла аппетит. Более всего ее мучило, что она не сдержала слова, данного самой себе. Она так страдала, что, должно быть, от огорчения скончалась все же, хотя и не в назначенный срок.
Ни слез, ни причитаний на похоронах не было. Церемонию не стали затягивать, сберегая свечу.
Несколько дней кошку не было слышно. Закралось подозрение, не пристрелил ли ее Калий. Ивоун подумал, что для кошки это было бы лучшим исходом, а особенно для ее будущих котят, которым не суждено никогда прозреть.
Однако кошка была жива. Вскоре ее крики снова услышали все. В них не было прежнего смятения, она точно взывала о помощи. И когда ее звали, отзывалась жалким и призывным мяуканьем, откуда-то с высоты почти посредине храма, там, где находилась главная архиерейская кафедра. Каменные ступени, ведущие наверх, опирались на скульптуру горняка, очень искусно высеченную из цельной глыбы мрамора. Горняк, согнувшись вдвое, долбил киркой скалу, а собственные спину и плечи подставлял вместо опоры для лестницы. Ее каменные ступени вели наверх и царствие божие. В праздники ерхиерей поднимался по ним, чтобы с высоты читать проповедь. Голос отчетливо раздавался во всех уголках храма, поражая прихожан ясностью и чистотой звука. Кафедру эту возводили много позднее, чем был построен собор. Видимо, тот, кто руководил мастеровыми, понимал толк в акустике. Сейчас с ее верхней площадки по всем закоулкам собора разносилось призывное кошачье мяуканье.
В кромешной
– У нее котята, - объявил Брил, и негромкий голос его отозвался во всех самых дальних уголках собора.
Холодные пальцы прикоснулись к руке Ивоуна. Дьела стояла рядом, он слышал ее взволнованное и сдержанное дыхание. Несильным, но порывистым движением она стиснула его запястье. Он понял, что хотела выразить она этим непроизвольным жестом.
– Несчастные, - прошептал он.
...Трудно стало различать день от ночи. Автомобильная свалка давно погребла собор. Грохотало все глуше и глуше, а вскоре и вовсе затихло. Из сообщений по радио узнали, что свалку закрыли. Новую трассу теперь проложат поверх горы из автомобильного боя. Одновременно с этим известием передали другое: точно такую же свалку устроили в другом древнем городе. Так что Ахазу, доживи он до этого дня, не пришлось бы печалиться; его акции не упадут в цене. Вдруг начали исчезать новорожденные котята. Вначале неизвестно, куда пропал один котенок, а вскоре еще два. Кошка, то ли встревоженная пропажей своих чад, то ли по иной причине, вела себя беспокойно. Вдруг среди ночи поднимала тревогу. Ее отчаянные крики разносились по ввему храму.
Особенно неистовствовала она в последнюю ночь. Буквально не дала никому спать.
Плова напрасно пыталась успокоить ее, манила к себе: "Кис, кис". Кошка продолжала кричать, но не приближалась на голос. Шорохи и писк раздавались в разных углах из темноты, наводя страх. Пришла догадка: крысы! Ужас обуял людей. Все собрались в кучу и заперлись в одной из келий.
И вовремя. Промедли они немного, им не удалось бы спастись. То было подлинное нашествие: крысы сновали повсюду. Даже сквозь дверь слышалась их постоянная возня. Они осадили дверь и, похоже, пытались проломить ее. Потом начали грызть. К счастью, дубовые доски сплошь были окованы железом.
Осада длилась трое суток. Люди уже мучились от голода и жажды и начали опасаться, не суждено ли им погибнуть здесь, замурованными в каменной яме. Калий требовал, чтобы ему открыли дверь и дали возможность биться с крысами.
– Я их распинаю, - уверял он.
– У меня ботинки с подковами.
К этому же начал склоняться и Сколт.
– Лучше погибнуть сражаясь, чем околевать с голоду.
К счастью, до этого не дошло. Крысы так же внезапно покинули собор, как появились. Куда они ушли, неизвестно.
Весь храм, все закоулки провоняли крысиным духом.
Первое время казалось, что от этого запаха можно задохнуться, но потом то ли они свыклись, то ли воздух проветрился.
Было удивительно, что воздух в соборе не застаивался. Иногда ощущалось отчетливое дуновение, похожее на сквозняк.
Ивоун давно заметил это и все время возвращался мыслью: откуда в храм поступает свежий воздух? Почему он не пропах бензином и мазутом? Почему воздух кажется влажным?
Записи в дневнике он делал теперь на ощупь, не будучи уверен, оставляет ли карандаш следы на бумаге, или же он водит им напрасно, и страницы его книжки остаются чистыми.