Прерыватель
Шрифт:
– Вот примерно так и подумал, – сказал я. – За двенадцать лет история со взрывом успела обрасти такими сказками, что правды уже не отыщешь.
– Жалко, что ничем не могу тебе помочь, – промолвила Марина. – Мне ведь в ту пору только четырнадцать было. Мало что вообще помню. Но вот есть один удивительный факт.
– Какой? – с интересом спросил я.
– Помню один свой сон, который мне приснился вскоре после тех событий. Представляешь? То, что на самом деле происходило, не помню, а сон до сих пор во всех подробностях – стоит только глаза закрыть.
– И что за сон?
Марина задумалась ненадолго,
– В общем, – решилась наконец она. – Снилось мне, будто сидим мы в карьере в вагончике с незнакомым мне мальчиком. Он года на два, может, меня старше. Не суть. Разговариваем о всяком. А он мне, знаешь, всё о будущем рассказывает, пророчит, что случится вскоре с деревней, со мной, вообще со страной нашей. И мне так хорошо с ним рядом, что домой не хочется возвращаться. Но уже смеркается, и мы собираемся уходить. И тогда появляются какие-то чудовища и не дают нам прохода.
– Чудовища?
– Ну да. Это я историй от дяди Гены тогда наслушалась, вот и привиделись мутанты.
– И чем сон закончился?
– Этот мальчик сказал, чтобы я не боялась, прижал меня к себе и провёл к выходу из карьера. Чудовища не тронули нас. Вот и фонарь тогда почти точно так же горел. Он до самого дома меня проводил, – Марина печально вздохнула.
С минуту мы помолчали, а потом она добавила то, ради чего, собственно, и завела разговор об этом сне.
– Я так и не узнала, что это был за мальчик, – промолвила Марина. – Но он очень похож на тебя, – она посмотрела на меня, будто ещё раз пыталась сопоставить мои черты с чертами приснившегося юноши.
Я даже не знал, что ответить на это. На всякий случай, чтобы ничем не обидеть, я решил услышанное не комментировать.
В этот момент на дороге, ведущей из города, запрыгали вдалеке огни. Это был свет от автомобильных фар.
– А это ещё кто? – насторожилась Марина. – Пистолет-то у тебя имеется?
– Зачем пистолет?
– Ну как зачем? Может, это друзья за корешем пропавшим решили наведаться.
– Нет пистолета.
– Да как так?
– Я же участковый, а не опер в засаде. Моё оружие – ручка шариковая.
– Вот те на. Ты, оказывается, и мент-то ненастоящий.
– Но-но, – возразил я. – Попрошу вас, сударыня. Пистолет есть, но в положенном ему месте. Это на крайний случай.
– Да куда уж крайнее-то? Самое то и есть.
Пират уже изготовился встретить непрошеных гостей. Его оружие всегда было при нём.
Автомобиль успел показаться из-за поворота и направился прямиком к почте. Когда он выехал на освещённый фонарём участок, у меня отлегло от сердца. Я узнал старенькую жёлтую шестёрку Борисыча.
– Тихо, Пират, свои, – держа пса за грудь, громко сказал я.
– Свои? – удивилась Марина.
– Следак из Перволучинска, Анатолий Борисович. Не ждал я его так рано. – Я
посмотрел на часы: – Половина второго.
Автомобиль остановился возле крыльца. Борисыч открыл окошко кабины, высунул улыбающуюся физиономию и воскликнул:
– Ехал мимо. Дай, думаю, загляну. Приветствую, Алексей! Можно выйти-то? Не сожрёт?
– Я вас проведу, Анатолий Борисович. Рад встрече. Не надеялся увидеть раньше полудня.
Глава шестая
Осмотром места происшествия мы с Мироновым занялись сразу же, как только он появился на своей жёлтой «шестёрке» у почты. Ни на что другое он не захотел отвлекаться. Марину вместе с Пиратом мы отправили домой, наказав только, чтобы она передала Вере явиться на почту к шести утра. Потом надо было ещё взять у них обеих показания под протокол. Но это уже ближе к обеду. Пока не слышал Борисыч, я предупредил Марину, чтобы она ничего не говорила Миронову о пальце. Вера сцену с его использованием не видела, так что знали теперь о существовании этой улики только мы двое.
Криминалиста для этого случая тоже, видимо, не нашлось. Миронова вооружили фотоаппаратом, дактилоскопическим набором, пожелали успеха – да на том и занялись более важными, как они посчитали, делами.
Для Анатолия Борисовича такая командировка, в которой он совмещал функции следователя и криминалиста, не была первой. Он вполне сносно умел обращаться с гелями, кисточками и дактилоскопическим скотчем, расставлял номера перед каждой уликой, прежде чем сделать снимок, и надиктовывал на рекордер всё, что казалось ему на месте преступления важным. Местом преступления почтовый подвал можно было назвать с натяжкой: незнакомец ничего не взламывал, никого, кроме себя, не убивал, только разве попытался устроить поджог и немного попугал женщин. Максимум на что тянула бы его выходка, останься он жив, это хулиганство, то бишь грубое нарушение общественного порядка, совершённое с угрозой применения насилия. Ну, если не считать наличие пистолета, на который у него, возможно, не нашлось бы никаких документов. Впрочем, я полагаю, его и судить бы не стали, а сразу после психиатрического освидетельствования отправили бы в соответствующее заведение.
Что касается отрезанного пальца, то его я, на собственный страх и риск, изъял из подвала прежде, чем мы спустились туда с Борисычем. Если в городе так легкомысленно отнеслись к нашему инциденту, то и не стоило отвлекать тамошних рыцарей от борьбы с настоящим злом. Теперь это было моим личным делом, а хозяина пальца я надеялся отыскать в документах, касающихся владельцев ячеек. Где-нибудь в архивах они должны были сохраниться на почте.
Первым, что бросилось нам в глаза, когда мы с Анатолием Борисовичем спустились в подвал, было то, что труп, пролежавший в духоте почти сутки, не подавал никаких признаков разложения: кроме гари, не было других запахов, кожа на лице и на руках покойника казалась такой же, какой была и при жизни; кроме того, не наблюдалось даже окоченения. Борисыч даже с минуту провозился возле мужчины, пытаясь отыскать его пульс и уловить хотя бы малейшее дыхание. Дыра в голове никак не сочеталась с состоянием остальных частей тела. Да и сама она, как мне показалось, выглядела теперь чуть меньше. Возможно, подумал я, это со страху я вчера преувеличил её масштабы.
– Ты когда-нибудь видел такое? – посмотрел на меня снизу вверх Борисыч.
Его круглое лицо в круглых очках налилось краской и, казалось, вот-вот лопнет от напряжения. Он громко и тяжело дышал, словно перед этим пробежал стометровку. В городе это его природное свойство всех раздражало. Борисычу даже выделили отдельный кабинет, чтобы не слышать его беспрерывного сопения и не бояться, глядя на него, что он того и гляди упадёт в обморок.
Я поёжился, стараясь отцепить прилипшую к вспотевшей спине рубашку.