Преследование праведного грешника
Шрифт:
— Томас, но она могла использовать его и в Дербишире. Просто никто пока не признался в этом.
— Вряд ли Апман или Бриттон предпочитают всю эту чепуху с плетками и наручниками. А Феррер, по-моему, скорее сам поистязал бы кого-нибудь, а не наоборот. Кто там еще у нас имеется?
— Ее отец.
— О господи, Питер! Это безумие.
— Вот именно. Но безумием можно назвать и все эти садомазохистские штучки, а любители подобных острых ощущений, судя по вашему рассказу, выглядят совершенно нормальными людьми.
— Нет никакого повода…
— Вот послушайте меня. — Ханкен рассказал о своем разговоре с родителями убитой девушки, не забыв упомянуть и о поспешном приходе Нэн Мейден, и о невнятном алиби Энди Мейдена. — Поэтому я не был бы так уверен в том, что Николь не могла оказать подобную услугу и своему отцу.
— Питер, не станете же вы постоянно менять версии убийства по мере появления у вас новых подозрений. Даже если она обслуживала своего отца — в чем я, кстати, сильно сомневаюсь, — то он не мог убить ее из-за порочного образа жизни — помнится, именно такое предположение вы высказывали ранее.
— Так значит, вы согласны, что у него имелся мотив?
— Я согласен, что вы искажаете мои слова.
За этим последовало очередное вмешательство постороннего шума: вой сирен и невнятная разноголосица. У Ханкена сложилось впечатление, что его коллега разговаривает, стоя на оживленной магистрали. Когда шум слегка снизился, Линли вновь заговорил:
— Надо еще выяснить, что случилось с Вай Невин. Что произошло с ней сегодня вечером. Если это связано с делами в Дербишире, то вы убедитесь в непричастности Энди Мейдена.
— Но кто же тогда?
— Я ставлю на Мартина Рива. Он имел счеты с обеими женщинами.
Линли сказал также, что для них было бы лучше всего, если бы Вай Невин пришла в себя и назвала имя напавшего на нее человека. Тогда у них сразу появятся веские основания засадить Мартина Рива за решетку, где ему давно пора оказаться.
— Я останусь пока в больнице и присмотрю за ней, — сказал он. — Если она не придет в сознание через пару часов, то потом буду постоянно названивать им в надежде на улучшение ее состояния. А у вас какие планы?
Ханкен вздохнул. Он потер усталые глаза и потянулся, разминая одеревеневшую спину. Ему вспомнились снимающие напряжение массажи Уилла Апмана в отеле манчестерского аэропорта. Он с удовольствием отдал бы себя сейчас в руки опытной массажистки.
— Я разберусь с Джулианом Бриттоном, — пообещал он. — Хотя, по правде говоря, совершенно не представляю его в роли убийцы. Он бы давно уже приструнил хорошенько своего отца, если бы не был таким мягкосердечным слабаком.
— Но что, если он решил, что у него появилась веская причина убить ее? — спросил Линли.
— О, насчет этого можно не сомневаться, — согласился Ханкен. — Для убийства Николь Мейден у кого-то была весьма веская причина.
Выписанное доктором снотворное Нэн Мейден не принимала с той самой трагической ночи. Она не могла позволить себе расслабиться и потерять бдительность. Когда же она все-таки ложилась в кровать, то пребывала в полусонном состоянии. Но большую часть ночи она либо слонялась по коридорам, точно лунатик, либо сидела в мягком кресле спальни, наблюдая за беспокойным сном мужа.
В эту ночь она опять выбрала кресло, где и уселась в пижаме, поджав под себя ноги и набросив на плечи вязаный шерстяной плед. Сжавшись в комочек, Нэн смотрела, как мечется по кровати ее муж. Она не знала, спит ли он или только притворяется спящим, но это не имело значения. Вид мужа вызывал в ней сложное переплетение чувств, разобраться в которых было гораздо важнее, чем устанавливать подлинность его сна.
Она по-прежнему любила Энди. Как ни странно, но после стольких лет семейной жизни ее влекло к нему так же, как прежде. Причем их влечение оставалось взаимным и ничуть не ослабевало. Скорее, оно даже усиливалось со временем, словно долгие годы брака как-то закалили ту страсть, что они испытывали друг к другу. Поэтому она сразу заметила, когда Энди вдруг стал отворачиваться от нее по вечерам. Заметила, что он охладел, перестал тянуться к ней, с игривой уверенностью заявляя о своих правах, порожденных их долгим и счастливым союзом.
Она с ужасом размышляла о причине такой перемены.
Подобное уже случалось однажды — Энди тогда потерял интерес к тому, что всегда играло жизненно важную роль в их взаимоотношениях, — но это было очень давно, и Нэн думала, что уже выкинула из памяти тот странный период. Но на самом деле она обманывала себя и сейчас, под прикрытием темноты, призналась себе в этом, глядя, как в каких-то трех шагах от нее спит или притворяется спящим ее муж.
Он работал тогда под прикрытием, участвовал в секретной операции, связанной с наркотиками. И соблазнение было одним из правил этой игры. Исполняя назначенную ему роль, Энди вынужден был принимать любые заигрывания, вне зависимости от их характера. А поскольку некоторые из них имели откровенно сексуальную направленность… Что еще ему оставалось делать, чтобы не выбиться из роли? Как еще он мог действовать, чтобы не провалить всю операцию и не поставить под угрозу жизни своих напарников?
Но он не испытывал никакого удовольствия — так он сказал Нэн, когда впоследствии признался ей в этом. Его совершенно не волновала ядреная плоть юных красоток, годящихся ему в дочери. Он общался с ними только в силу необходимости, и ему хотелось, чтобы жена поняла это. В подобных актах совокупления не было никакой радости. Важно было лишь суметь произвести сам акт, который без любви не приносил никаких чувств.
То были возвышенные речи. Они призывали умную женщину к сочувствию, прощению, принятию и пониманию. Но эти же слова со временем побудили Нэн задуматься о том, почему Энди вообще почувствовал необходимость признаться ей в своих грехах.
Однако ответ на этот вопрос она получила через много лет, постепенно научившись понимать привычки и особенности своего мужа так, как можно понимать только саму себя. И она видела изменения, происходившие с ним из-за того, что он был нечестен с самим собой. Вот почему работа в Особом отделе в итоге превратилась в сплошной кошмар: потому что день за днем, месяц за месяцем он был вынужден притворяться кем-то, кем просто не мог быть по натуре. Работа требовала от него подолгу жить во лжи, и его разум, душа и психика, воспротивившись этому, потребовали от его тела своеобразную компенсацию.