Преследование праведного грешника
Шрифт:
Она сунула очередной окурок в полную пепельницу, подводя конец их разговору и ожидая, что ее гость пожелает ей наконец доброй ночи.
Но вместо этого Ажар сказал:
— Мы с Хадией завтра поедем на море.
— Она говорила мне, что с нетерпением ждет этой поездки. Особенно аттракционов. И она рассчитывает получить симпатичную игрушку из игрового автомата, Ажар, поэтому я надеюсь, что вы успели хорошенько потренироваться с подводом захватывающей клешни.
Он улыбнулся.
— Она просит так мало. Но жизнь готова дать ей гораздо больше.
— Наверное, в этом-то все и дело, — заметила Барбара. — Если не тратить попусту время, выискивая что-то особенное, то вы будете более чем довольны тем, что в конечном счете найдете.
— Мудрые слова, — признал он.
«Мудрость — дешевый
Дорога от особняка сэра Адриана до дома Вай Невин заняла немного времени, учитывая малочисленность транспорта на Фулем-роуд. Однако этого времени инспектору Линли с лихвой хватило, чтобы обдумать то, что он услышал от Битти, и понять, что он чувствует по поводу услышанного. После стольких лет работы в уголовном розыске Линли знал, что не должен во время расследования заострять внимание на определении своего отношения к чьим бы то ни было откровениям, а уж тем более к откровениям сэра Адриана. Но он обнаружил, что ничего не может с собой поделать. И нашел вполне естественное объяснение тому, что его мысли пошли в таком направлении: сексуальная аномалия вызывает тот же интерес, что и двухголовый котенок; одни содрогнутся при виде ее, а другие спокойно рассмотрят.
Именно этим Линли сейчас и занимался: анализировал данное аномальное поведение и оценивал вероятность того, может ли сексуальное отклонение само по себе стать существенной деталью, которая поможет обнаружить убийцу Николь Мейден. Единственной проблемой в попытке использовать сексуальное отклонение как средство нахождения убийцы являлось то, что Линли никак не мог продвинуться дальше самого факта этого отклонения.
Что же его тормозило? Что он чувствовал? Легкое возбуждение? Стремление осудить? Заинтересованность? Смятение? Соблазн? Что именно?
Ответа не было. Он, конечно, знал о существовании темной стороны наслаждения. В его сознании отложились некоторые теории, придуманные психологами для объяснения подобных явлений. В зависимости от приверженности к той или иной психологической школе садомазохизм мог рассматриваться как своеобразное эротическое богохульство, порожденное сексуальным разладом; как высшая степень зла, коренящегося в системе закрытых школ, где формирующаяся личность подвергалась телесным наказаниям, которые считались в порядке вещей и даже культивировались; как дерзкая реакция на закосневшее консервативное воспитание; как выражение личного отвращения к Простому проявлению сексуальных потребностей; как единственный способ осуществить физическую близость для тех, чей страх перед самой перспективой интимных отношений был сильнее, чем готовность превозмочь его. Но в данный момент Линли никак не мог понять, почему сама мысль об отклонениях так изводит его. И это непонимание чертовски досаждало ему.
Какое отношение все это имеет к любви? Вот что хотел бы Линли спросить у знаменитого хирурга. Что общего имеют синяки, порка, кровоточащие раны и унижение с тем неописуемым и — да-да, это, конечно, романтическая чепуха, но он все равно использует это слово — неземным восторгом, который связан с актом взаимного обладания двух любящих людей? Не к такому ли наслаждению должны стремиться два сексуальных партнера во время интимной близости? Или скромный опыт семейной жизни не позволяет ему делать какие-то оценки того, к чему может привести взаимная преданность зрелых супружеских пар? И вообще, имеет ли секс какое-то отношение к любви? И должен ли иметь, если уж на то пошло? Или люди придают слишком важное значение физической функции, которую следовало бы воспринимать на уровне чистки зубов?
Впрочем, последнее предположение являлось чистой софистикой. Можно не иметь потребности почистить зубы. Можно даже не чувствовать такой потребности. То есть главным и определяющим в реальной жизни являлось ощущение той потребности — постепенное нарастание напряжения, поначалу едва уловимого, а в конечном счете вытесняющего все остальные чувства. Потому что это ощущение потребности порождало страстный голод, требующий удовлетворения. И именно желание удовлетворения побуждало отказываться от всего, что препятствовало желанному насыщению. Люди с готовностью отвергали почет, обязанности, традиции, супружескую верность и долг в погоне за удовлетворением страсти. А почему? Потому что испытывали непреодолимую потребность.
Вспоминая события более чем двадцатилетней давности, Линли видел, как эта потребность расколола его собственную семью. А вернее, как он сам позволил этой потребности, которую он тогда понимал совершенно неправильно, разрушить их семейный мир. Уважение привязывало его мать к отцу. Обязанности и традиции привязывали ее к этому родовому гнезду, к той длинной веренице графинь, которые поддерживали красоту и славу рода Ашертонов в течение более чем двух с половиной столетий. Долг требовал от нее заботиться об умирающем муже и о благополучии детей. А верность требовала, чтобы она выполняла свой долг, не признаваясь открыто — или даже только самой себе — в том, что ей хочется чего-то иного, чего-то большего, чем та участь, которую она выбрала в восемнадцать лет, став невестой. Она отлично справлялась со всем этим до тех пор, пока болезнь не начала терзать ее мужа. И даже после этого ей удавалось сохранять привычный уклад жизни семьи, пока само это умение справляться с трудностями, играть некую роль вместо того, чтобы просто жить, не породило в ней стремления к свободе. И она добилась этой свободы, правда только на короткое время.
«Сука, шлюха, проститутка!» — кричал он ей. И он мог бы ударить ее, свою обожаемую мать, если бы она первая вдруг не ударила его, а обида, разочарование и гнев придали этому удару такую силу, что она до крови рассекла его верхнюю губу.
Почему он тогда так яростно отреагировал, узнав о ее неверности? Размышляя об этом, Линли затормозил, чтобы пропустить группу велосипедистов, заворачивающих на Норт-Энд-роуд. Он вяло наблюдал за ними, такими отрешенными в своих шлемах и эластичных костюмах, и обдумывал этот вопрос не только применительно к своему отрочеству, но и с точки зрения расследуемого сейчас преступления. Ответ, по-видимому, был обусловлен любовью и теми тайными и зачастую безрассудными ожиданиями, которые всегда свойственны реальному явлению любви. «Как часто нам хочется, — думал Линли, — чтобы объект нашей любви стал продолжением нас самих. А когда этого не получается — поскольку такое попросту невозможно, — мы испытываем разочарование и ощущаем потребность предпринять какие-то действия, чтобы преодолеть неудовлетворенность».
Однако неудовлетворенность, порождаемая отношениями, которые предлагала Николь Мейден, имела не единственный источник. И хотя отвергнутая страсть сыграла важную роль в ее жизни — а очень вероятно, что и в ее смерти, — Линли не мог не видеть, какое место занимали рядом с этой страстью ревность, месть, алчность и ненависть. Все эти ущербные чувства вызывали неудовлетворенность. Любое из них могло привести к убийству.
Ростревор-роуд, как оказалось, находилась всего в полумиле к югу от Фулемского шоссе. Поднявшись на крыльцо дома Виолы Невин, Линли заметил, что входная дверь приоткрыта. Объяснение этому факту давала самодельная вывеска, прикрепленная к дверному косяку, а также шум, доносившийся из квартиры на нижнем этаже, чья дверь тоже была открыта. Разноцветными фломастерами на листе плотной бумаги было написано: «Здесь находятся апартаменты Тилди и Стиви», и ниже: «Пожалуйста, выходите курить на улицу!»
Из-за двери доносился ужасающий шум. Участники вечеринки наслаждались музыкальными талантами неидентифицируемого мужского ансамбля, члены которого от души советовали своим собратьям по полу «совратить ее, трахнуть ее, поиметь ее и забыть ее» под аккомпанемент ударных и медных духовых инструментов. Линли решил, что все это вместе звучит крайне неблагозвучно. Видимо, он стал старше и, увы, скучнее, чем ему хотелось бы. Он направился к лестнице и быстро взбежал на второй этаж.
Свет в коридоре включался кнопкой, помещенной возле лестницы, и автоматически выключался с помощью таймера. На лестничной площадке имелись окна, но с наступлением сумерек они уже не рассеивали мрак на втором этаже дома. Поэтому Линли нажал на кнопку и прошел к двери квартиры Вай Невин.