Преследователь
Шрифт:
А в приписке родителям был указан срок уплаты: не позднее двух недель.
Чего ж вам еще, господин адвокат! Правда, в документе не проставлено имя Пауля Риделя…
Нет, мне не требуется других документов — я исполнитель, который не нуждается в документальных данных и не взымает налога за смертный приговор. На расходах по содержанию в тюрьме я тоже сэкономил. Я преследователь.
Конечно, вы поступаете так, как должны поступать, господин прокурор, но и я тоже, я тоже.
8
три часа СОРОК минут
Хоть
Машина подпрыгнет раз, другой, и на темной улице останется неподвижный кровавый комок в обрывках одежды, отвратительный бесформенный клубок с вывернутыми конечностями, покрытый блестящими красными пятнами, которые постепенно смоет мелкий дождик. Мне бы хотелось, чтобы дождь хлестал осколками гранат и расколотил этот комок, стер в порошок, уничтожил его, как были уничтожены те. другие.
А я уеду. Несчастный случай, да-с. Шофер скрылся? Все предусмотрено. Я уплачу штраф, я сяду в тюрьму. Только одного я не сделаю. Не скажу полиции, что убийство совершил с умыслом. Не доставлю прокурору удовольствия завести новое дело. Не хочу, чтобы он заявил, глубокомысленно кивая головой: за всяким преступлением следует наказание. Неправда. Ненаказанных преступлений все равно что песчинок на берегу моря. Но вы закрываете глаза на преступления, потому что преступники столько времени командовали вами. Вы не сводите концы с концами. По-вашему, виновными часто оказываются казненные. А вы, господин прокурор, не потому ли вы отклонили жалобу на шпика Риделя, что были прокурором уже и тогда, что в своих приговорах вы утверждали несправедливость, которая тогда называлась правом? Ну как? Был такой грех, да? Приходилось поневоле, верно? И вы с жаром ратовали за несправедливость? Случалось, что да? Но, разумеется, скрепя сердце? А сейчас вы не видите юридических оснований, увы, увы? Вы не заметили, что пожатие плечами стало основной акцией правосудия? Свидетелей нет? Но ведь обходились же вы без свидетелей, довольствуясь одними приказами?
Нет, милостивый государь! К вам я не приду с повинной. Раз вы отказываетесь начать правое дело в защиту жертв, так не удастся вам и завести дело против меня, против мстителя. Я уклоняюсь от вашего правосудия. Я его не признаю. У меня свое правосудие, оно защищает тех безвинно умерщвленных, испустивших дух под пытками в подвалах, тех, погибших в жестоких муках, для которых нет ни справедливости, ни свидетелей, ни судебной защиты.
Сегодня ночью Пауль Ридель будет прикончен, как дикий зверь в лесной чаще. Охотник тут, наготове.
Неподалеку остановилось такси. Это он. Меня слепят фары. Слышен смех. Их двое — он и она.
Черт возьми! Если он не один, все пропало. Но он ли это? Они приближаются. Такси разворачивается и проезжает мимо. И парочка не спеша проходит мимо. Она раскрывает зонт. Они удаляются, до меня долетает их болтовня:
. —
— Да почему же?
— Ни один приличный кавалер так не скажет.
— Что ты, детка, кавалеры и не такое говорят…
Взвизгивание, дружный взрыв смеха, и вот они уже свернули в переулок. Это был не он. Буду ждать дальше. В концлагере я научился терпению. Пробил урочный час. Я ждал его со дня капитуляции, когда распахнулись ворота лагеря. Убийцы рассеялись по всему свету. Они заранее запаслись подложными документами — настоящими паспортами на фальшивое имя. В общей сумятице и разрухе, как по мановению волшебной палочки, исчезли мундиры, нацистские ордена, гитлеровское приветствие, палачи, охранники, убийцы и шпики.
Зато распахнулись ворота лагерей, каторжных и других тюрем, и целая армия несчастных заполонила дороги Европы. Одним из них оказался я.
Мои поиски длились долгие годы. На развалинах городов создавались первые организации, предпринимавшие поиски в европейском масштабе. Начало этим поискам положили надписи мелом на стенах развалин: «Вернер, Эли, мы у дедушки», «Сообщите что-нибудь о себе, мы поселились у Дрейеров».
Я тоже искал. В газетах стали печататься списки разыскиваемых. Я тщательно изучал их. Радио включилось в эту кампанию. Я слушал его сообщения. Все связи были разрушены, родственные узы порваны, семьи уничтожены или разбросаны по свету. Все разыскивали отцов, братьев, матерей, детей, солдат и пропавших без вести, раненых, заключенных.
Разыскивали и виновных. Я искал Пауля Риделя.
Я пересмотрел множество картотек и списков и оттоптал ноги, ходя по прокуратурам и полицейским управлениям.
Я узнал, что не сохранилось никаких сведений ни об одном из участников «Серебряной шестерки». Это еще больше ожесточило меня. В течение долгих лет я все свои силы вкладывал в поиски виновного. Но ничего не мог добиться. Я разменивался на мелочи, шел по ложным следам, падал духом и с удвоенной энергией возобновлял поиски, прочитав, что пойман какой-нибудь преступник, врач-убийца, подручный палача, преступный чиновник.
Я усердно изучал газеты, чтобы узнать, нет ли в них имени известного мне шпика. Случайно мне удалось набрести на след, — неясный, почти неуловимый след. В деле одной разгромленной подпольной организации промелькнуло его имя. Гестаповский чиновник показал, что этот субъект все усерднее исполнял возложенные на него поручения и так ублаготворил гестаповское начальство, что из обыкновенного шпика превратился в штатного тайного агента, специалиста по борьбе с внутренними врагами государства.
Затаив дыхание, изучал я эти скудные сведения. Мне ясно представлялось, как он с видом доброго дядюшки скромненько пристроился на площадке затемненного трамвая и подслушивает разговоры. И если озлобленному отпускнику случалось отвести душу насчет войны, должно быть, он на ближайшей остановке делал тапком знак эсэсовцу или полицейскому. А то выслеживал рабочего, который встретился с другими рабочими или же резался в скат со старыми приятелями по профсоюзу и они под шумок вели неподобающие разговоры. А шпик в следующее же воскресное утро выдавал всех четверых, после чего следовало четыре смертных приговора.