Пресс-папье
Шрифт:
Важно рассказать о подробностях передачи, в ходе которой я побил стародавний рекорд Кеннета Тайнана. [106] Условия для предприятия столь отважного на ней были созданы идеальные: прямой эфир, ночная дискуссионная программа, которую вели, если память мне не изменяет, хорошо известные телезрителям Роджер Кук и Сьюзен Джей. Место: комплекс студий Центрального телевидения в Ноттингеме. Студийная аудитория состояла из студентов и пенсионеров. В дискуссии принимали участие Майкл Бентин, Бен Элтон, Джон Ллойд (телевизионный продюсер, не теннисист – и уж тем более не бывший редактор), Хью Ллойд, я, Барри Крайер [107] и сценарист Нейл Шэнд. Предметом обсуждения была комедия.
106
Кеннет Тайнан (1927–1980) – влиятельный театральный критик, первым (в 1965 г.) произнесший в радиопередаче это самое слово.
107
Майкл Бентин – классик английской комедии, актер и сценарист, долгое время вел популярное детское шоу, представитель «старой гвардии». Бен Элтон – современный английский писатель, вовсе не чурающийся в своем творчестве этого самого слова. Джон Ллойд – известный телепродюсер, автор, в числе прочих, научно-популярной программы QI, которая легла в основу бестселлеров «Книга всеобщих заблуждений», «Книга заблуждений», «Книга цитат». Хью Ллойд – английский актер, вся карьера которого была связана по большей части с ТВ. Барри Крайер – английский комедиограф, мэтр британского ТВ.
Продюсеры рассчитывали получить ожесточенную перебранку, в которой старая и новая комедии стали бы рвать друг дружку в клочки. «Комедианты строятся в боевые порядки», – трубно сообщал, к немалому нашему удивлению, проект сценария. На деле же Бен Элтон, что было уже достаточно плохо, затеял признаваться в вечной любви к Лорелу и Харди, Эрику Моркаму и Томми Куперу, а Барри Крайер – осыпать хвалами Рика Майала, Роуэна Аткинсона и самого Элтона. В общем, получилось нечто, не уступавшее по остроте передаче «Звезды по воскресеньям».
А затем речь зашла об использовании шокирующих публику слов и выражений. Стороны обменялись мнениями, попросили высказаться и меня. И я, прочитавший некогда протоколы знаменитого суда над издателями «Любовника леди Чаттерлей», постарался припомнить, что говорил на нем Ричард Хоггарт, выступавший в защиту языка этой книги. У нас имеются простые и прямые слова, которыми описываются такие функции человеческого организма, как потребление пищи и сон, говорил он, однако стоит делу дойти до размножения, и все, что мы себе позволяем, это либо медицинские латинизмы – «копуляция», «коитус» плюс громоздкое «совокупление», – либо до отвращения изысканные и иносказательные эвфемизмы – «интимные отношения», «заниматься любовью», «половые сношения» и так далее. То же самое относится и к нашей неспособности найти простое слово для описания процесса избавления от твердых отходов жизнедеятельности человеческого организма с использованием заднего прохода: «опорожняться», «иметь стул», «сходить по большому», «дефекация», «извержение» – все это ходит, так сказать, вокруг да около подлинной сути происходящего. Слово «срать» нам ну никак не дается. Столь благопристойные околичности свидетельствуют о том, что эти физические процессы порождают в нас чувство вины и смущение, которые здоровыми определенно не назовешь. Думаю, столкнись мы с культурой, которая стыдится дыхания и зевания и потому настаивает на использовании какой-нибудь «вентиляции легких» или «пандикуляции», она показалась бы нам странноватой. Но намного ли это страннее того, что мы находим секс грязным и норовим лингвистически дезинфицировать его?
Когда бы телевидение, радио и журналы использовали «ебать» и его сородичей как слова само собой разумеющиеся, не непечатные, оскорбительные или выражающие большое огорчение, а просто-напросто описывающие то, что они описывают, я, право же, не удивился бы, обнаружив, что мы обратились в нацию куда более здоровую. Если бы школьные учителя, рассказывая о жизни животных, говорили не о «процессе спаривания», а о том, как они ебутся, если бы адвокаты и судьи использовали, рассматривая дела об изнасиловании, слово «ебать» вместо таких причудливых судебных оборотов, как «вступать в интимный контакт» или в «телесное взаимодействие», если бы родители прибегали к нему же, объясняя детям, как те появились на свет, у нас выросло бы поколение, на которое это слово нагоняло бы примерно такой же виноватый испуг и нечистый трепет, какой внушает нам слово «омлет». И что тогда стало бы со статистикой преступлений на сексуальной почве? Вот если бы мы наложили табу на слова «убивать», «пытать» и «калечить», это, пожалуй, могло бы сделать наше общество более совершенным, ибо жестокость и убийство суть вещи, которых нам и вправду следует стыдиться.
В общем, слово за слово – и я обнаружил, что, проговорив три минуты, воспользовался словом «ебать» и его ближайшими родственниками раз этак восемнадцать, побив все установленные к тому времени рекорды. У ведущей Сьюзен Джей немного остекленели глаза и стало слегка подрагивать левое колено, но, в общем и целом, она держала удар, как подобает настоящему профессионалу. Доказательством же справедливости моих доводов, хоть они на самом-то деле и не мои, стало то, что никаких жалоб по поводу этого выпуска программы Центральное телевидение не получило.
Ничего шокирующего в слове «ебать» нет; шокирует лишь то, что мы находим его шокирующим. А лучше бы нам волноваться по поводу «коитуса». Меня он, по правде сказать, пугает до непроизвольного извержения фекальных масс.
Хуже – по дизайну
Подобно леди Брэкнелл, [108] мы живем в поверхностном веке. И беда наша в том, что поверхности ныне уже не те, какими были когда-то. Что это такое – натуральный шпон или пластик? А эта маска – она настоящая? А насколько правдива эта ложь? Это подлинный нос или какой? Думаю, отчасти в этой беде повинна привязанность нашего века к двум формам выражения – визуальной и литературной, каждая из которых нуждается, чтобы стать действенной, в обуздании фантазии. Возьмите красивую новую обложку «Слушателя». Отражает ли ее дизайн подлинную суть журнала или он создает суть новую, за которой его читателям и авторам рано или поздно, но все же удастся угнаться (если ветер будет попутным) и овладеть ею? Не думаю, что уверовать в уместность последнего оборота может лишь обладатель безмерного цинизма. Образ – это и есть факт. Литературную форму, которой все мы заражены, можно, конечно, считать принадлежащей к уровню более высокому, однако она столь же подложна, а потому и столь же правдива, как все предыдущие. О книге судят не по содержащемуся в ней знанию жизни, а по содержащемуся в ней знанию других книг.
108
Леди Брэкнелл из пьесы Оскара Уайльда «Как важно быть серьезным» обожает порассуждать о приличиях и о том, как низко пал мир.
Протестуя против выставляемых напоказ телевидением, кино и новым миром «дизайна» поверхностных эффектов, волна которых угрожает накрыть нас с головой, литературные умы возвышают книгу и писаное слово до уровня исконной реальности, а это так же нелепо и нечестно, как предъявляемое компьютерным играм обвинение в том, что из-за них люди перестают смотреть телевизор. Писательство и книги суть технологии: лет им побольше, чем комедийным телесериалам, но этим все различия их и исчерпываются. Ответственность за создание стилей и реакций мышления они несут точно такую же, какая лежит на любом рекламном ролике или голливудском блокбастере. Не поймите меня неправильно: книги – явление замечательное и достойное, однако бездумный снобизм, который видит в них тотемы и проторенные пути просвещения, истину и ведическое счастье, как таковые, опасен и обманчив. Существует технология, которая моложе, быть может, книг, но старше телевидения и которая дает нам доступ к формам человеческого общения более истинным, нежели чтение книг с их лживым литературным языком или созерцание эффектных образов. Я говорю о технологии, которой обязан своим названием и этот журнал. О беспроводной телеграфии, о радиовещании.
Во времена, когда торопливые потуги создать новый дизайн для журнальной шапки или выдумать новый зрительный образ молодежного ТВ-шоу заставляют нас забывать об устном слове, стоит, наверное, задуматься о положении, согласно которому радио, если самым безобразным образом перефразировать Форстера, есть глубочайшая среда массовой информации, уходящая корнями даже глубже самой этой среды. [109] Я говорю, разумеется, о «говорящем радио», не о музыкальных радиостанциях.
109
Э. М. Форстер сказал: «Музыка есть глубочайшее из искусств, она глубже их всех, вместе взятых».
Впрочем, радио страдает от одного трагического недочета. Оно не круто, не сексуально и вообще не обладает ни едиными из качеств, способных приводить в возбуждение завсегдатаев пивных баров. Дизайн сексуален, книги и журналы – штуки крутые, о музыке так и вовсе можно сказать и то и другое. А вот человеческий голос, вступающий в интимный контакт со слушателем, считается примерно таким же крутым и сексуальным, как сова-сипуха.
Я не знаю, что нужно сделать, чтобы пробудить в членах клуба «Граучо», [110] журнале «Блиц» и дизайнерах логотипов интерес к радио. А по всем перечисленным выше причинам для того, чтобы радио заинтересовало публику, им должны сначала заинтересоваться они, ибо на первом месте у нас стоят дизайн и стиль. Радио-4 не может сменить свой заголовок-шапку и шрифт и стать тем самым более привлекательным; собственно говоря, именно независимость от таких дизайнерских ухищрений интересным его и делает.
110
Богемный клуб, открытый в 1985 году в лондонском Сохо как «противоядие от традиционного клуба». Назван в честь Граучо Маркса, сказавшего однажды, что он не стал бы вступать ни в какой клуб, готовый принять его в свои члены.
Боюсь, однако, что некий кошмарный прохвост, подвизающийся в заведении, в названии коего значится «Фабрика логотипов» или еще что-либо столь же неподобное, рано или поздно убедит начальство Радио-4, что он способен приукрасить «имидж» этой станции, и мы даже ахнуть не успеем, как в эфире объявится какая-нибудь «Сетевая 7». По собственной этого начальства терминологии, все, что лишено – на манер «внутреннего» вещания Би-би-си – своего лица, автоматически попадает в категорию, которую оно же, начальство, и выдумало и которая попеременно именуется то «Старые консерваторы», то «Молодые новаторы», то «Скукотина по определению». Если вы принимаете эту ложь, вам придется принять и бoльшую, а именно: нужно что-то делать. Если вас легко убедить в том, что серебристая ель безвкусна и обладает «дурным дизайном» (что бы это столь часто повторяемое выражение ни означало), то скоро вас убедят и в том, что ее недурно бы позолотить.