Преступление и наказание
Шрифт:
Дело собиралось плохо. Обвинение не клеилось. «Жертва» выздоровела и начала путаться в показаниях. Но заточенная на обвинения испанская система продолжала кормить тюремной едой пятерых китайцев, сидевших в разных тюрьмах. Не смотря на отсутствие контактов, они упорно отрицали своё участие в преступлении, упорно не понимали и не желали учить великий испанский язык, получали поддержку дипломатов и представителей своей страны, и испанцам не оставалось ничего другого, как прессовать китайцев временем. Прошло четыре года предварительного заключения, допущенного по закону. Китайцы не признавались. Судья добавил всем пятерым ещё по два года
Время шло. Трое из четверых китайских полицейских лишились жён на своей родине. Их женщины решили, что лучше развестись, чем ждать непонятно чего. Четвёртому из их группы и свидетелю разводы не грозили, потому что они, как и их жёны, были в том возрасте, когда нет смысла разбегаться.
Таким я встретил старого и толстого Цанг Ёнга, что в переводе означает «простой и мужественный». Мы неплохо провели больше года вместе, я узнал, как пишутся китайские буквы, а Ёнг сбросил 30 килограммов собственного веса и с удовольствием таскал штангу и гантели.
Уже в другой тюрьме я получил от него письмо, что дело закрыто и что всех пятерых депортируют из страны. Прошло ровно шесть лет с тех пор, как Ёнг со товарищи ступил на испанскую землю. Ещё через некоторое время я получил письмо из самого Пекина, где Ёнг радуется свободе, благодарит меня за время, проведённое вместе, и сообщает, что его ожидает операция на сердце.
«Если приедешь в китай, я найду тебе женщину, чтобы ты остался здесь», было написано по-мандарински. Ещё на письме ясно виднелись следы капель, размывшие чернила.
Больше я не получал посланий из Китая, хотя тут же исписал целый лист иероглифами и отправил его в Пекин — северную столицу — по адресу: Восточная стена… Но это не означает, что Ёнг меня забыл. Просто, зная испанцев, подозреваю, что моё письмо отправилось прямо в мусорную корзину: типа, непонятно написано. За три года в тюрьме «Кастейон-2» уже шесть моих писем не дошли до адресатов, а уж сколько пропало тех писем, что должен был получить я, боюсь и предполагать.
ПЛАГИАТ
Весь пишущий народ болен перекопированием. Мало того, что используют буквы придуманные другими. Мало того, что пишут слова давно известные. Мало того, что вписывают в свои перлы сочетания слов, прочитанные или увиденные где-то. Мало того, что откровенно уворовывают целые куски текста, которые уже имеют хозяина, дак ещё и идею целиком утащить могут.
Я тоже не святой. Тот, кто читал «Законченная миссия», знает, что идея, мягко говоря, позаимствована из «Трость калибра 7,62». Но я честно предупредил читателя об этом в самой первой публикации. Так же честно признаюсь, что не всегда делаю такое предупреждение, и мне доставит большое удовольствие тот, кто найдёт ещё один позаимствованный момент. Если не найдут, то мне тоже будет приятно — хорошо спрятал!
Так я повеселился однажды, найдя следы моей шутки: сообщив читателям, что Иван-Дурак со щукой в проруби общался. Надеюсь, что Емеля и ещё одно высокопоставленное лицо, процитировавшее мою выдумку, не сильно на меня обижаются. Все писатели шутят. Каждый по-своему.
В испанских тюрьмах работают массовики-затейники. Затевают всякие курсы, конкурсы и соревнования. И за это массово получают деньги. Для привлечения к участию в этих затеях, зачастую объявляют денежные призы. Зэкам нравится такой вид лотереи, и они упираются, чтобы что-то сделать. Попробовал и я поучаствовать в литературных конкурсах. Безуспешно. И совсем не потому, что мои тексты плохо написаны. Написаны они всегда грамотно и без ошибок. Но написаны не испанцем и стиль далёк от привычного жителям пиренейщины. Махнул я рукой на всякие литературные соревнования, понимая, что шансов на выигрыш у меня нет. Произведения, которые получали призы на этих конкурсах, не могли читать без отвращения даже сами испанцы. Я проверял. Очень трудно найти испанца, осилившего «Дон Кихота Ламанчского» на родном языке. Но, тем не менее, книга — мировой шедевр. Я прочитал 80 страниц.
Однажды вижу на доске объявление об очередном поэтическом конкурсе. Ну-ну! Испанская поэзия запоминается тем, что она не запоминается. Если стихи Пушкина, заученные ещё в школе, я помню до сих пор; если детские считалочки я могу рассказать на нескольких языках, включая китайский и арабский, то с испанской поэзией я не дружу. Трудно запомнить стих, в котором вторая строка рифмуется с седьмой, а потом с пятнадцатой. Остальные, в лучшем случае, звучат ритмично с рифмующимися. На основе таких стихов сочиняют песни. Потом с такими песнями испанцы едут на Евровидение и выигрывают его так же часто, как русский футбол чемпионат Мира.
У меня есть образец испанской поэзии: князь, с которым я делил камеру, подарил мне свой стих. Не доверяя своему вкусу и восприятию, показываю произведение одному коллеге, который дружит с испанской грамматикой. Он прочитал.
— Идея не плоха. Но сам стих слабый. Сам написал?
— Нет, говорю. — Но хочу устроить плагиат и послать на конкурс.
— Попробуй улучшить рифму, — советует.
Я включился в работу. Если долго мучиться, что-нибудь получится. Нужно сохранить испанскость стиха и сделать его благозвучнее. Я справился, изменив мажорность стиха на минорный тон и, вставил упоминание о бедных мигрантах, усилив этим печальность повествования. Снова показываю товарищу.
— Класс, — говорит он, — Теперь придраться не к чему.
Посылаю отредактированный, изменённый, улучшенный и красиво переписанный стих на объявленный конкурс. Через пару недель ко мне подходит один зэк, который участвовал в перепечатывании рукописных текстов.
— Знаешь, — говорит, — Твой стих был единственным среди других, который был с лейтмотивом. Остальные были набором красивых фраз.
С таким облагороженным поэтическим шедевром я и в этом конкурсе ничего не выиграл.
В следующий раз для плагиата выберу стихи Гарсиа Лорки.
ШАНТАЖ
В моей тюремной жизни стараюсь до минимума свести общение с другими людьми. С зэками, охранниками, учителями, медиками… Это помогает мне сконцентрироваться на наблюдении за окружающим, обдумывании будущих текстов и, разумеется, сохранением здоровья. Даже если у меня в камере появляется компаньон, ему скоро надоедает моё молчание и односложные ответы на вопросы. И он старается найти себе другое место.
Среди сотни зэков модуля поддерживаю отношения с десятком человек. Остальных не знаю даже по именам. С интересом смотрю, как другие зэки (в основном местные) лебезят перед каким-нибудь «доном», рассказывают ему всю историю своей жизни, начиная с рождения. Им так нужно делать. Такой «друг» может втихушку подарить кусочек гашиша, отобранного у другого зэка, закрыть глаза на проступок или, даже, помочь в неудобной ситуации.