Преступление падре Амаро
Шрифт:
Но внизу вдруг резко брякнул колокольчик, так что все вздрогнули; на лестнице послышались торопливые шаги, замерли в нижнем зальце, и Руса поднялась сообщить, что пришел сеньор падре Натарио, но что он не хочет входить, а просит сеньора каноника на пару слов.
– Нашел время для переговоров, – проворчал каноник, с трудом вырываясь из мягких глубин кресла.
Амелия закрыла рояль; Сан-Жоанейра отложила шитье и на цыпочках вышла на лестницу, послушать. На улице дул сильный ветер, где-то возле Базарной площади рокотал, удаляясь, вечерний барабан.
Наконец голос каноника позвал снизу:
– Амаро!
– Да, учитель?
– Пойди-ка сюда. И сеньоре скажи, чтобы пришла.
Сан-Жоанейра сейчас же спустилась по лестнице, в великом страхе. Амаро подумал, что Натарио обнаружил Либерала.
В гостиной было холодно и неуютно, на столе горела одна-единственная свеча. Со стены, где Сан-Жоанейра повесила новую картину, недавно преподнесенную каноником, на них смотрело исхудалое лицо отшельника и белел лежавший рядом с молитвенником череп.
Каноник Диас сидел в углу канапе и неторопливо, с чувством нюхал табак; но Натарио, возбужденно бегавший по комнате, сразу заговорил:
– Добрый вечер, сеньора! Ола, Амаро! Я с новостями!.. Не хотел подниматься, ведь там конторщик, я так и знал. А это касается только своих. Я как раз начал рассказывать коллеге Диасу… Ко мне приходил Салданья. Ну и дела!
Падре Салданья был доверенным лицом главного викария. Падре Амаро, сразу встревожась, спросил:
– Это касается нас?
– Primo: [95] коллега Брито переведен из своего прихода куда-то в Алкобасу, в горы, в ад…
95
Во-первых (лат.).
– Что вы говорите? – ахнула Сан-Жоанейра.
– Благодарите Либерала, любезная сеньора! Нашему уважаемому декану потребовалось немало времени, чтобы переварить заметку из «Голоса округа», – и вот вам результат! Бедного Брито сначала долго распекали, а потом выгнали!
– Значит, все-таки верно, что говорили про старостиху… – прошептала добрая сеньора.
– Стоп! – строго прервал каноник. – Нехорошо, сеньора, нехорошо! В этом доме не верят сплетням!.. Продолжайте, коллега Натарио.
– Secundo, [96] – продолжал Натарио, – я только начал рассказывать коллеге Диасу… Сеньор декан, в ответ на заметку и другие происки печати, решил внести коррективы в обычаи епархиального духовенства (это я цитирую падре Салданью). Ему в высшей степени не по душе секретные совещания духовных лиц с благочестивыми дамами, он желает знать, что это за денди в подрясниках, совращающие хорошеньких барышень… Короче, сеньор декан заявил дословно, что намерен расчистить авгиевы конюшни! А на простом человеческом языке, милая моя сеньора, это означает, что все тут полетит вверх тормашками.
96
Во-вторых (лат.).
Все молчали в оцепенении. Натарио, стоявший посреди залы, засунув руки в карманы, первый прервал молчание:
– Ну, хороши новости? А?
Каноник медленно поднялся.
– Вот что, коллега… Тут не поле боя, не все ранены и убиты, кто-нибудь и выживет… А вы, сеньора, не изображайте Mater dolorosa, [97] а лучше велите подать чайку, это гораздо важнее.
– Я прямо сказал Салданье… – продолжал ораторствовать Натарио, но каноник перебил его, сказав с ударением:
97
Скорбящую божью матерь (лат.).
– Салданья болтун!.. Займемся сухариками; и наверху, при детях, – молчок.
Чай пили в молчании. Каноник, отхлебывая из чашки, каждый раз хмурился и обиженно сопел; Сан-Жоанейра, поговорив о доне Марии и о ее простуде, пригорюнилась, подперши кулаком голову; Натарио возбужденно бегал по комнате, поднимая ветер разлетающимися полами подрясника.
– А когда свадьба? – спросил он вдруг, остановившись перед Амелией и конторщиком, которые пили чай на рояле.
– Через несколько дней, – ответила Амелия c улыбкой.
Тогда Амаро встал, медленно вытащил свои часы и сказал упавшим голосом:
– Мне пора идти, любезные сеньоры.
Сан-Жоанейра запротестовала. Как же это? И все такие унылые, будто на похоронах! Сыграли бы хоть в лото, чтобы развлечься…
Но каноник, выйдя из своего угрюмого оцепенения, строго сказал:
– Сеньора ошибается, я не вижу тут унылых. Для этого нет никаких оснований. Напротив, у нас есть все причины радоваться. Не так ли, сеньор жених?
Жоан Эдуардо поднял голову, улыбнулся.
– Я-то, сеньор каноник, очень счастлив.
– Естественно! – сказал каноник. – А теперь доброго вечера вам всем, а я пойду играть в лото со своей подушкой. Амаро тоже.
Амаро попрощался за руку с Амелией, и все три священника молча вышли на лестницу.
В зальце внизу по-прежнему горела одинокая свеча. Каноник зашел сюда за своим зонтом, потом позвал остальных и, осторожно прикрыв дверь, сказал почти шепотом:
– Я, коллеги, не хотел пугать бедную женщину, но вся эта история с деканом, все эти слухи… Дело скверно!
– Надо держать ухо востро, друзья мои! – согласился Натарио, тоже понижая голос.
– Да, это не шутки, – мрачно пробормотал падре Амаро.
Все трое стояли кружком посреди комнаты. За окнами завывал ветер; огонек свечи мигал, то и дело выхватывая из темноты голый череп на картине. Наверху Амелия напевала «Чикиту».
И Амаро вспомнил счастливые вечера, когда он, довольный и беззаботный, смешил собравшихся дам и Амелия, воркуя «Ay, chiquita, que si», томно поводила глазами.
– Я-то, – сказал каноник, – вы сами знаете, коллеги, мне и на еду и на питье хватит, мне все равно… Но надо поддержать честь сана!