Преступление падре Амаро
Шрифт:
Доктор Годиньо встретил его на Базарной площади и снизошел до того, что остановился поговорить с ним:
– Да, статья всех взбудоражила. Вы просто демон! Как отделали Брито! А я и не знал… Говорят, жена старосты очень и очень недурна…
– Ваша милость не знали?
– Не знал! И оценил вашу сатиру. Нет, вы просто демон! Но я велел Агостиньо напечатать это как заметку. Сами понимаете… Мне не годится вступать в новые драки с клерикалами. К тому же моя жена боится божьей кары… Она женщина, а женщинам приличествует быть набожными! Но про себя, в душе, я очень ценю… Особенно удался Брито. Этот прохвост хотел во что бы то ни стало провалить меня на прошлых выборах. Да, кстати! Ваше дело улаживается: в следующем месяце вы получите место в Гражданском управлении.
– Ах, сеньор доктор… Ваша милость…
– Не за что, не за что! Вы заслужили!
Жоан Эдуардо пошел в контору, трепеща от радости. Нунеса Феррала не было. Конторщик не спеша очинил перо, начал переписывать начисто какую-то доверенность, но вдруг схватил шляпу и побежал на улицу Милосердия.
Сан-Жоанейра в одиночестве шила у окна. Амелия уехала в Мореная. Не успев войти, Жоан Эдуардо закричал:
– Знаете, дона Аугуста! Я только что разговаривал с доктором Годиньо. Он говорит, что в следующем месяце я получу место…
Сан-Жоанейра сняла очки, уронила руки на колени.
– Да что вы говорите?
– Это точно! Точно! – И конторщик тер ладони, нервно посмеиваясь от радости. – Привалило счастье! Так что теперь, если Амелиазинья согласна…
– Ах, Жоан Эдуардо! – проговорила Сан-Жоанейра, переведя дух. – Вы снимаете большую тяжесть с моего сердца!.. Я-то уж думала… Даже спать не могла!
Жоан Эдуардо почувствовал, что речь пойдет о заметке. Он отнес свою шляпу в угол, положил ее на стул и снова подошел к окну, заложив руки в карманы.
– Отчего же?
– Из-за этой бессовестной статьи в «Голосе округа». Ну, что вы скажете?! Ведь это клевета! Ох! Я на десять лет постарела!
Жоан Эдуардо писал свою заметку в припадке ревности, единственно с целью «подвести под обух» падре Амаро; он совсем не подумал, что доставит неприятность обеим дамам, и теперь, видя слезы на глазах у Сан-Жоанейры, уже почти раскаивался в том, что сделал. Он уклончиво ответил:
– Да, черт их знает… Я читал.
И, желая использовать волнение Сан-Жоанейры в интересах своей любви, он продолжал, придвинув свой стул поближе к ней:
– Мне не хотелось говорить об этом, дона Аугуста, но… Знаете, Амелиазинья держала себя уж слишком непринужденно с соборным настоятелем… И Либаниньо, и обе Гансозо это видели; даже сами того не замечая. Они могли где-нибудь сболтнуть, и вот уже пошло-поехало… Я-то понимаю, что бедняжка не думала ни о чем плохом, но… Ведь вы знаете Лейрию, дона Аугуста. Сколько ехидства!
Тогда Сан-Жоанейра сказала, что будет говорить с ним, как с родным сыном: она расстроилась главным образом из-за него, Жоана Эдуардо. Ведь он мог поверить, расторгнуть помолвку… Сколько горя! Но она как порядочная женщина, как мать может положа руку на сердце сказать: между Амелией и священником не было ничего, ровным счетом ничего! Просто у бедной девочки общительный характер… А падре Амаро так обходителен, добр… Она всегда говорила: его милые манеры не могут не подкупить…
– Это верно, – прошептал Жоан Эдуардо повесив голову и кусая ус.
Сан-Жоанейра, глядя конторщику в глаза, легонько прикоснулась рукой к его колену:
– И вот что. Может мне и не следовало бы это говорить, но девочка по-настоящему любит вас, Жоан Эдуардо.
У конторщика сердце запрыгало от волнения.
– А я-то! – сказал он. – Вы же знаете, дона Аугуста, я люблю ее без памяти… И что мне эта статья!
Тогда Сан-Жоанейра вытерла глаза передником. Ах, она так рада! Она же всегда говорила: второго такого сердца нет во всей Лейрии!
– Ведь я вас, как сына, люблю!
Жоан Эдуардо был тронут.
– В чем же дело? Сыграем свадьбу, и все они прикусят языки…
Он встал и произнес с шутливой торжественностью:
– Сеньора дона Аугуста! Я имею честь просить руки вашей дочери.
Она засмеялась, а Жоан Эдуардо, в порыве сыновних чувств, поцеловал ее в лоб.
– Поговорите сегодня же с Амелиазиньей, – сказал он, уходя. – Я приду к вам завтра, и конец всем печалям…
– Благодарение господу Богу! – воскликнула Сан-Жоанейра, снова принимаясь за шитье со вздохом глубокого облегчения.
Как только Амелия вернулась из Моренала, Сан-Жоанейра, накрывавшая на стол, сказала ей:
– Здесь был Жоан Эдуардо.
– А!
– Мы с ним поговорили…
Амелия молча складывала свой шерстяной шарф.
– Он жаловался…
– На что? – спросила она, краснея от стыда.
– На что? На то, что в городе много болтают об этой статье. Все задают один вопрос: кто эти «неопытные девушки», о которых говорит газета? Ответ только один: кому же и быть, как не дочке Сан-Жоанейры с улицы Милосердия! Бедный Жоан говорит, что места себе не находил… Но по своей деликатности он молчал… И наконец…
– Да что же я-то могу сделать, маменька? – вскрикнула Амелия. Глаза ее вдруг налились слезами: слова матери бередили ее душу, как капли уксуса, жгущие открытую рану.
– Я говорю все это к твоему сведению! Поступай как знаешь, дочка. Конечно, это клевета! Но тебе известно, как злы люди… Могу сказать одно: он не верит газете. Это больше всего меня беспокоило! Ужасно! Я ни одной ночи не спала… Но нет: он говорит, что плюет на эту статью, что он любит тебя по-прежнему и хочет поскорей сыграть свадьбу. Дело твое… А только я бы уже давно обвенчалась, чтобы заткнуть им всем рты. Знаю, ты в него не влюблена. Я знаю. Но это вздор! Любовь придет потом. Жоан – хороший человек, скоро он получит место…
– Он получит место?
– Да, так он сказал. Он виделся с доктором Годиньо, и тот обещал, что через месяц его примут в Гражданское управление… Подумай, дочка, крепко подумай. И не забудь, что я стара; в любой момент ты можешь остаться одна на свете.
Амелия молчала, неподвижно глядя в окно, на воробьев, вспорхнувших с соседней крыши: их беспорядочное метание было не так беспокойно, как ее разбегавшиеся мысли.
С самого воскресенья она не знала ни минуты покоя. Она отлично понимала, что «неопытная девушка», про которую упоминала заметка, – это она, Амелия, и ей было оскорбительно думать, что ее любовь стала предметом газетной шумихи. Она кусала губы от досады, и слезы брызгали у нее из глаз при мысли, что теперь все погибло! На Базарной площади, под Аркадой, все, все говорят с грязной улыбочкой: «Так, значит, Сан-Жоанейрина Амелиазинья спуталась с долгополым?» И, конечно, сеньор декан, не допускавший никаких историй с женщинами, сделает выговор падре Амаро… Из-за нескольких взглядов, нескольких рукопожатий погибло все: ее доброе имя и ее любовь!