Преступление падре Амаро
Шрифт:
– Нет, спасибо, я уже завтракал.
– Вы меня не поняли! Когда я сказал «спасительный бальзам», я имел в виду веру, а не чай! Ха! Ха! Забавно получилось, правда?
Он долго и любезно смеялся. Секретарь Гражданского управления хотел произвести наилучшее впечатление на Натарио, памятуя принцип, который неустанно проповедовал с тонкой улыбкой: «Кто хочет играть роль в политике, должен иметь долгополых на своей стороне!»
– А кроме того, – продолжал он, – как я и говорил вчера у Новайсов, это чрезвычайно выгодно для местной экономики! Возьмите Лурд; он был обыкновенной деревушкой, а теперь, благодаря наплыву паломников, это целый город… Большие отели, бульвары, роскошные магазины…
И, очень довольный собой, он с важным видом поправил воротник.
– Я пришел к вашему превосходительству по поводу заметки в «Голосе округа».
– А! – живо откликнулся секретарь. – Да! Читал! Острый памфлет! Но с чисто литературной точки зрения, в смысле стиля, образов, – ужаснейшее убожество!
– И что же, ваше превосходительство, вы намерены предпринять?
Сеньор Гоувейя Ледезма откинулся на спинку стула и в крайнем изумлении спросил:
– Я?
Натарио сказал, отчеканивая каждое слово:
– Власти обязаны защищать государственную религию и, следовательно, ее служителей… Прошу вас учесть, ваше превосходительство, что я явился сюда отнюдь не от имени духовенства… – Он приложил руку к сердцу, – Я всего лишь бедный священник, не имеющий никакого влияния… Я пришел к вам как частное лицо, чтобы задать один только вопрос: допустимо ли, чтобы уважаемые всеми служители церкви подвергались диффамации?
– Разумеется, разумеется, весьма прискорбно, что газета…
Натарио перебил его, выпрямившись с негодующим видом:
– Эту газету давно следовало закрыть, сеньор секретарь!
– Закрыть?! Помилуйте, сеньор священник! Ваше преподобие, как видно, желали бы вернуть времена полицейского произвола! Закрыть газету! Вы забыли, что свобода прессы – священный принцип! Да и законы о печати этого не разрешают! Жаловаться властям на то, что в газете промелькнули две-три непочтительные фразы о священниках… Абсолютно невозможно! Нам пришлось бы возбудить преследование против всей португальской прессы, за исключением «Нации» и «Общественного блага»! К какому жалкому финалу пришла бы свобода мысли, тридцать лет прогресса, самая идея конституционной власти! Мы не Кабралы, почтеннейший сеньор! Нам нужно просвещение, максимум просвещения! Именно к этому мы главным образом и стремимся: к просвещению!
Натарио тихонько откашлялся и сказал:
– Прекрасно. Но имейте в виду: когда наступят выборы и вы придете к нам просить поддержки, мы, видя, что не можем рассчитывать на ваше покровительство, ответим просто, но внятно: «Non possumus». [92]
– Неужели сеньор священник думает, что из-за нескольких голосов, доставленных нам церковью, мы предадим дело цивилизации?
И бывший Биби, встав в позу, продекламировал:
– Мы сыны свободы и не отречемся от нашей матери!
92
Мы не можем (лат.).
– Но ведь доктор Годиньо, душа этой газеты, принадлежит к оппозиции, – заметил тогда падре Натарио. – Брать под защиту его издание – это значит покровительствовать маневрам оппозиции…
Секретарь улыбнулся:
– Дорогой мой сеньор, вы далеки от политики. Между доктором Годиньо и Гражданским управлением нет вражды, есть лишь временное расхождение… Доктор Годиньо – человек большого ума. Он уже и сам видит, что партия Майя – мертворожденное дитя. Доктор Годиньо отдает должное правительству, а правительство отдает должное доктору Годиньо.
И, окутавшись облаком государственной тайны, он заключил:
– Это вопрос большой политики, дорогой мой сеньор.
Натарио встал.
– Значит…
– Impossibilis est, [93] – сказал секретарь. – Впрочем, прошу вас верить, сеньор священник, что лично я как частное лицо возмущен этой заметкой. Но как представитель власти я обязан защищать свободу печати… Однако вы можете быть уверены – и передайте это всему нашему клиру, – что у католической церкви нет более преданного сына, чем я, Гоувейя Ледезма. Но я ищу религии либеральной, гармонирующей с прогрессом, с наукой… Таковы мои убеждения. Я всю жизнь проповедовал их вслух, и в печати, и в университете, и в обществе. Так, например, я нахожу, что нет на свете более возвышенной поэзии, чем поэзия христианства! Я восхищаюсь папой Пием Девятым, это крупная фигура! Достойно сожаления, что он не хочет встать под знамя цивилизации! – И Биби, весьма довольный этой фразой, повторил ее: – Да, достойно сожаления, что он не хочет встать под знамя цивилизации… «Силлабус» невозможен в век электричества, сеньор священник! Истина в том, что мы не имеем права преследовать судебным порядком газету только за то, что в ней опубликовано несколько выпадов против духовных лиц; и мы не можем, считаясь с интересами большой политики, повторяю, не можем обострять отношения с доктором Годиньо. Вот что я думаю по этому поводу.
93
Это невозможно (лат.).
– Сеньор секретарь… – сказал Натарио, кланяясь.
– Ваш покорнейший слуга. Так вы не хотите выпить чашечку чая?… Как поживает наш почтенный декан?
– Его преподобие последнее время, кажется, опять страдает головокружениями.
– Сочувствую от души. Выдающийся ум! Знаток латыни… Осторожно, тут ступенька!
Натарио побежал в собор, спотыкаясь от волнения, громко и злобно что-то бормоча. Амаро прохаживался по галерее, заложив руки за спину; глаза у него запали, лицо постарело.
– Ну что? – спросил он, торопливо идя навстречу Натарио.
– Ничего!
Амаро стиснул зубы; и по мере того как Натарио в великом возбуждении пересказывал ему свой разговор с секретарем, – и как он с ним спорил, и какие аргументы приводил, а тот трещал языком и ничего больше, – лицо соборного настоятеля все мрачнело и мрачнело; он в бешенстве выдирал кончиком зонта траву, росшую в трещинах каменных плит.
– Пустобрех! – заключил падре Натарио, махнув рукой. – Нет, на власти надеяться нечего. Это бесполезно. Теперь Либерал будет иметь дело со мной, падре Амаро! Я сотру его с лица земли, падре Амаро! Я сделаю это сам!
С того воскресенья Жоан Эдуардо ходил по Лейрии победителем: его статья наделала много шума. Было продано восемьдесят номеров сверх подписки, и Агостиньо слышал, что в аптеке на Базарной площади все говорили в один голос: «Либерал знает о долгополых всю подноготную, и вообще видно, что это малый с головой».
– Ты, брат, просто гений! – сказал Агостиньо. – Теперь пиши вторую статью.
Жоан Эдуардо был страшно доволен скандалом, который вызвала его заметка.
Он вновь и вновь перечитывал статью с гордостью почти отцовской; если бы не страх восстановить против себя Сан-Жоанейру, он бы ходил по лавкам и громко говорил: «Я автор! Заметка написана мной!» Он начал сочинять следующую корреспонденцию, поистине свирепую, и уже придумал для нее заглавие: «Дьявол в личине отшельника, или Лейрийское духовенство и XIX век».