Преступление в Орсивале
Шрифт:
– Но у него могли быть сбережения, скажем, стофранковый билет, который он не хотел менять.
Франсуа с недоверчивой улыбкой покачал головой.
– Гепен не такой человек, чтобы делать сбережения. Женщины и карты съедали у него все деньги. Еще на прошлой неделе хозяин «Кафе дю коммерс» явился сюда и устроил Гепену скандал, требуя уплаты долга. Он грозился, что пожалуется господину графу. – Но, увидев впечатление, какое произвели его слова, камердинер, пытаясь сгладить его, добавил: – Нет, вы не подумайте, будто у меня зуб на Гепена. До сегодняшнего дня я считал его славным малым, правда, слишком большим любителем повеселиться. Ну, может, он еще немножко задавался, потому что образованный…
– Вы
Гепен уже несколько пришел в себя. Г-н Домини, мэр и папаша Планта с любопытством следили за сменой чувств на его лице, которые он и не пытался скрыть, пока доктор Жандрон считал ему пульс.
– Угрызения совести и страх наказания! – определил мэр.
– Невиновность и бессилие ее доказать! – негромко возразил папаша Планта.
Судебный следователь слышал оба суждения, но ни к одному из них не присоединился. У него еще не сложилось твердого мнения, и он, будучи представителем закона, орудием правосудия, не хотел, высказываясь, заранее предрешать свои впечатления.
– Ну как, мой друг, вам лучше? – спросил доктор у Гепена.
Несчастный кивнул. Потом, испуганно оглянувшись, подобно человеку, измеряющему глубину пропасти, в которую рухнул, закрыл руками глаза и прошептал:
– Пить.
Ему подали стакан воды, и он залпом с нескрываемым наслаждением осушил его.
– Вы в состоянии отвечать на мои вопросы? – поинтересовался следователь.
Гепен слегка пошатнулся и замер. У него уже не так тряслись руки, с лица сошла бледность, и все время допроса он пытался привести свою одежду в порядок.
– Вам известны события, произошедшие этой ночью? Убиты граф и графиня де Треморель. Вчера вы вместе со здешней прислугой поехали в Париж, а около девяти вечера на Лионском вокзале расстались с попутчиками. Вернулись вы сегодня отдельно от них. Где вы провели ночь?
Понурив голову, Гепен молчал.
– Это не все. Вчера у вас не было денег, этот факт только что удостоверен одним из ваших товарищей. Сегодня же у вас в кошельке обнаруживают сто шестьдесят семь франков. Где вы получили эти деньги?
Гепен открыл было рот, словно собираясь ответить, но какая-то внезапная мысль остановила его, и он промолчал.
– Еще вопрос, – продолжал следователь. – Что это за адрес магазина скобяных товаров, обнаруженный у вас в кармане?
Гепен безнадежно махнул рукой и выдавил:
– Я невиновен.
– Прошу заметить, – мгновенно отпарировал судебный следователь, – что я пока ни в чем вас не обвиняю. Вам ведь было известно, что днем граф получил крупную сумму?
Горькая улыбка искривила губы Гепена.
– Ясно, всё против меня.
В гостиной царила мертвая тишина. Врач, мэр и папаша Планта сидели, не смея шелохнуться. Наверное, на свете нет ничего более захватывающего, чем безжалостный поединок между правосудием и человеком, подозреваемым в преступлении. Вопросы могут выглядеть пустячными, ответы самыми заурядными, но и в тех и в других сокрыты опаснейшие намеки. И тогда непроизвольный жест, мимолетная гримаса способны приобрести огромное значение. Вспыхнувший на миг взгляд свидетельствует об одержанной победе, чуть дрогнувший голос становится уликой.
Да, допрос, особенно первый, – это подлинная дуэль. Поначалу противники мысленно прощупывают, оценивают друг друга; вопросы и ответы скрещиваются довольно осторожно, даже несколько нерешительно, как шпаги дуэлянтов, еще не знающих, кто чего стоит, но вскоре борьба становится жарче, звон клинков и обмен репликами живей, атаки настойчивей, ответные выпады стремительней. Исчезает ощущение опасности, и при равных шансах победа достается тому, кто лучше умеет сохранять хладнокровие.
Г-н Домини был до отчаяния хладнокровен.
– Давайте разберемся, – предложил он после небольшой паузы, – где вы провели ночь, откуда у вас деньги и что это за адрес?
– А! – воскликнул Гепен в бессильной ярости. – Я сказал бы вам, да вы все равно не поверите! – Следователь собрался задать новый вопрос, но Гепен опередил его и, неистово сверкая глазами, повторил: – Да, не поверите! Разве такие, как вы, способны поверить человеку вроде меня? У меня, как вы выражаетесь, сомнительное прошлое. И меня все время тычут носом в это прошлое, как будто от него зависит будущее. Ну ладно, я действительно кутила, игрок, выпивоха, лодырь. И что из того? Да, я был арестован полицией, обвинен в нарушении порядка в ночное время и осужден за преступление против общественной нравственности. Но что это доказывает? Я погубил свою жизнь, но пострадал от этого только я. Мое прошлое! Но разве я не расплатился за него?
Гепен уже совершенно оправился и, обретя под влиянием воспоминаний нечто вроде красноречия, говорил с неистовой горячностью, потрясавшей слушателей.
– Раньше я и не думал, что пойду в услужение. Мой отец был состоятелен и даже богат. У него была земля в окрестностях Сомюра, и он слыл одним из лучших садоводов в департаменте Мен и Луара. Он заставлял меня учиться, и с шестнадцати лет я постигал садоводство в Анже у Леруа. Через четыре года меня уже считали знатоком своего дела. На мое несчастье, отец, давно вдовевший, умер. Он оставил мне превосходные земли стоимостью, по меньшей мере, сто тысяч франков. Я продал их за шестьдесят тысяч и отправился в Париж. В ту пору я словно обезумел. Я испытывал лютую, неутомимую жажду наслаждений, хотел изведать все радости жизни и притом обладал железным здоровьем и шестьюдесятью тысячами. Я считал, что Париж тесен для моих пороков, в нем, казалось мне, недостает возможностей для удовлетворения всех моих вожделений. И еще мне думалось, что шестидесяти тысяч мне хватит навечно. – Гепен умолк, вспоминая давнее прошлое, и прошептал: – Да, славное было времечко! – Потом продолжил рассказ: – Через восемь лет деньги кончились. Я остался без гроша, но хотел продолжать прежний образ жизни. Надеюсь, вы меня понимаете? Вот в ту пору как-то ночью и зацапали меня полицейские. Я отсидел три месяца. Вы найдете мое дело в префектуре полиции. Из него вы сможете узнать, что, выйдя из тюрьмы, я впал в постыдную, омерзительную парижскую нищету. В нищету, когда нечего есть, но ты всегда пьян; когда не имеешь башмаков, но целыми днями протираешь локти в кабачках; в нищету, которая кишмя кишит на танцульках в предместьях, скопом набивается в гнусные ночлежки и сговаривается на кражи в печах для обжига извести. Вы прочтете в моем деле, что я жил среди шулеров, сутенеров, проституток, и это будет правда.
Достойный мэр Орсиваля подавленно думал: «Боже праведный! До чего же нагл и циничен этот злодей! И подумать только, что в любой день к тебе в дом могут заслать под видом слуги такого вот негодяя!»
Судебный следователь молчал. Он чувствовал: для Гепена настал тот редкий момент, когда человек в порыве страсти становится неслыханно откровенен и выдает самые затаенные свои мысли.
– Но одного, – продолжал несчастный, – вы в моем деле не прочтете. Вы не узнаете из него, что эта гнусная жизнь омерзела мне до того, что хоть в петлю лезь, и я решил покончить с нею. Не узнаете о моих усилиях, отчаянных попытках вырваться из нужды, о моем раскаянии и о новых падениях. Прошлое вроде моего – тяжкий груз. В конце концов мне удалось встать на ноги. Свое дело я знал, и мне дали работу. Я переменил четыре места, прежде чем по рекомендации одного из бывших моих хозяев попал сюда. Мне тут понравилось. Да, правда, жалованье я тратил авансом… Чего уж там, себя не переделаешь. Но поинтересуйтесь: кто-нибудь когда-нибудь жаловался на меня?